Пока живы — надо встречаться

Саша с потерянным видом глядел в грязноватое стекло, по которому колотилась муха. Неужели провал?

— Под нас копают, Федорыч, — дрогнувшим голосом произнес он. — Что ж теперь будет, а?

— Кто ж знает, — нахмурился Максим Иевлев, и глубокие морщины прорезали его лоб. — Предупреди скорее Романа.

Саша бросился к двери.

Иевлев надел на себя латаную-перелатанную гимнастерку и, не сводя глаз с помощника коменданта, подумал: «Неужели фрицам что-то стало известно? Значит, в любую минуту жди непрошеных гостей. А может, они уже бегут с собаками, чтобы захватить врасплох? Но почему тогда молчат наблюдатели?» Совершенно растерянный, он сел на койку, и, как всегда в минуты сильных переживаний, ему до смерти захотелось курить. Он вынул из кармана обрывок бумаги от фашистской газетенки «Клич», собрал в него вылущенный из окурков самосад и, унимая дрожь в непослушных пальцах, стал делать самокрутку. Затем, положив на камушек клочок грязной ваты, пропитанной марганцовкой, высек огнивом из кремня искру, закурил. Он то поглядывал на пленных, которые теперь уже рыли канаву, то следил за офицером с собакой. Тот поднял палку и, размахнувшись, швырнул ее через дорогу на плац. Овчарка метнулась за ней.

«Развлекается», — подумал Иевлев и опять посмотрел на цепочку землекопов. Неожиданно взгляд остановился на одном из них, что-то знакомое показалось в облике этого человека. «Неужели Петрунин? — Даже самокрутка выпала изо рта. И тут же мелькнула догадка: — Не он ли привел немцев?»

Лихорадочно копошась в пережитом, Максим вспомнил, что Петрунин был санитаром в той самой палате, в которой три месяца лежал и он сам, и что больные звали его Колькой-лейтенантом. А потом он видел этого санитара с Кузенко, помощником Лопухина. Значит, между ними была какая-то связь? Но участвовал ли Петрунин в подкопе — неизвестно. Лопухин так вел дело, что каждый знал только свою «пятерку», с кем приходилось работать. Но потом Колька-лейтенант из блока исчез — будто бы взяли на этап, Роман так распорядился. И вот на тебе, объявился! Да и где! Ну, если докопаются, начнется представление…

2

Иван Беда — врач-хирург атлетического сложения, с большой окладистой бородой и резковатыми чертами лица — обладал особым складом практического ума, про который принято говорить, что он любого хитреца раскусит. Постепенно приглядываясь к знакомым и санитарам, он понял, что в блоке что-то затеяли. Обменялся с одним, другим санитаром на первый взгляд ничего не значащими фразами, попутно о чем-то спросил и по ответу, а главное, по выражению глаз определил: от него что-то скрывают. К тому же чердачная дверь, где он прятал свои записки, адреса, наказы и письма пациентов, раз как-то оказалась запертой. А за дверью он услышал какие-то потрескивания, будто там на чердаке что-то отрывали. Подергал дверь — треск замер. Сопоставив этот случай с другими своими наблюдениями, он пришел к выводу: в блоке что-то давно и исподволь делается…

— Ты, наверное, обо всем догадываешься? — решился на откровенный разговор Лопухин.

— Догадываюсь. — Иван обидчиво повел плечом. Улыбочка Лопухина его раздражала.

— Бежать хочешь?

Этот вопрос не застал Ивана врасплох: с самого первого дня он мечтал о побеге.

— Роман, я — конечно, сам знаешь… Но каким образом?

— Через проволоку.

— Это нереально! Погибнут все…

— Ну хорошо. Подробности потом, — уклончиво заметил Лопухин. — А пока сделай вот что…

Он вынул из записной книжечки небольшую географическую карту, развернул. Это была обычная карта Европейской части Советского Союза из школьного учебника.

— Нужна копия, — сказал Лопухин. — Постарайся сделать в лучшем виде.

— Привычное дело.

В тот же день Беда, закрывшись в комнате, копировал карту. О чем только он не передумал, проделывая эту кропотливую работу. Прежде всего ему вспомнились голодные студенческие годы. Он тогда, подрабатывая на кафедре, рисовал разнообразные схемы, таблицы, карты мышечной, сосудистой и нервной систем. И не было в мединституте лучшего копировальщика, чем Ваня Беда. Это давало ему возможность и самому подрабатывать и поддерживать нуждающихся товарищей по общежитию. А здесь… Не было никакой возможности проявить свое мастерство.

Одно время Беда взялся обновлять циферблаты для лагерного часовщика. Художник дал ему тушь, перья, бумагу. Иван иногда свой рисуночек незатейливый придумывал. Часовщик в долгу не оставался. То хлеба скибочку принесет, то махорки и сахарину, а то луковицу или картошку. Но как ни голоден был Иван — все делил по-братски со своими товарищами.

А однажды однополчанин Мишка Ларин, которого он от смерти спас, спросил его совета: «Дядь Вань, как мне быть? Повар с кухни пристал: продай да продай игральные карты. А мне они самому нужны». — «Зачем же продавать?» — ответил Иван. Развернув карты веером, стал внимательно рассматривать их. А на другой день он раздобыл плотной бумаги, на которой учетчик записывал данные о каждом поступившем, развел красный стрептоцид — черная тушь у него была — и засел за работу.