Пока живы — надо встречаться

Однажды Сусанов приехал на железнодорожную станцию за известью, но оказалось, что ее некому грузить. А известь негашеная, сухая «пушёнка», разлетается, разъедает глаза, щиплет нос, горло. Что делать? Нанял грузчиков за дополнительную плату — хорошо, что в тот день зарплату получил, — и вместе с ними, одев противогаз, стал грузить машины. А что делать? Известь достали с большим трудом, да и железнодорожный вагон не может простаивать.

А дома жена спросила о зарплате. Развел руками Сусанов:

— Шу-ура, ну что делать? Работа такая…

Жизнь шла своим чередом. Шура преподавала географию, дочери учились. А Николай Дмитриевич давал свои уроки по истории и ежедневно ездил в райцентр на мотоцикле, хлопотал, упрашивал по различным инстанциям, добивался стройматериалов для новой школы-восьмилетки. На стройке он был и за архитектора, и за прораба, и за снабженца. Иной раз самому казалось, что за неподъемное дело он взялся. Туда сунется, сюда. Везде «нет» отвечают. И в область ездил. К кому только не обращался: «Иван Михайлович, миленький, подсобите!», «Петр Степанович, одна надежда на вас, выручите!»

Наконец удалось пробить и трубы для отопления, и котел. Разгружали вручную, с помощью «египетских» приспособлений.

И двухэтажная школа-восьмилетка обошлась государству всего в двенадцать тысяч рублей. Николай Сусанов ходил именинником, когда первого сентября собрались жители Корсуни и окрестных сел на торжественное открытие. Приехала и комиссия из облоно. Было и районное руководство. Сусанов с радостной улыбкой смотрел на Шуру, и ему казалось, что вместе с ним и она торжествует.

«Это, наверное, высший момент в моей жизни, — думал Сусанов, входя вместе со школьниками и учителями в просторные и светлые помещения. — Вот во имя чего были все наши старания и стремления».

Председатель райисполкома в день открытия школы не мог скрыть своего восхищения.

— Гляди, какую школу отгрохали! — подивился он. — А живешь в лачуге… Тебе стыдно так жить, люди смотрят. Мы тебе финский дом дадим.

Тронут был Сусанов его участием, но все же не удержался, спросил:

— А дети как же будут из дальних сел в школу ездить, за девять километров? И это каждый день! Нет, вот построю интернат, тогда…

Дома опять неприятный с женой разговор.

— Коля, как же будем жить?.. Дочки выросли, да и мы к старости идем…

— Но Шу-ура! Что важнее: делать для себя или для людей? Если я не сделаю, ты не сделаешь, то кто сделает? А мы ведь учителя. Из народа мы и должны служить народу.

На районной учительской конференции Сусанов делился опытом, рассказывал, какое воспитательное значение имеет труд.

Когда выступление было закончено, подсел к Сусанову новый секретарь райкома товарищ Овчинников.

— Вот бы говорите, что труд нельзя отождествлять с героизмом. Хотел бы вас спросить, а как же труд — дело чести, доблести и геройства?

— Но прежде всего труд это потребность души. Это норма жизни…

А вскоре Овчинников приехал по делам в Корсунь и зашел в школу.

Показал Сусанов ему хозяйство, кроликов, школьный сад, ученические делянки. Поинтересовался секретарь его планами, а Сусанов поделился с ним своей мечтой: ему виделась школа, за которой закреплена земля, где учащиеся начиная с четвертого класса сами сеют, и выращивают, и убирают урожай. Чтобы каждый мог видеть конечный результат своего труда.

Выслушал его секретарь райкома и говорит:

— Мы вот посовещались, хотим вас директором средней школы в Верховье рекомендовать.

Сусанов наотрез отказался.

— А может, пойдете председателем колхоза?

— Зачем? — удивился Сусанов. — У меня же нет агрономического… Я ведь учитель истории…

— Люди вас уважают, — улыбнулся Овчинников. — Они вам верят и за вами пойдут.

— Я и так не уйду из колхоза, — ответил Сусанов. — Колхоз мой, и люди в колхозе мои. Ну найдете себе человека, а я буду учительствовать и всеми силами помогать.

Секретарь райкома поглядел на молодые березки, липы возле школы и задумчиво сказал:

— Николай Дмитриевич, вы не против? Я остановлюсь у вас. Мне интересно с вами побеседовать.

— Пожалуйста, — пригласил Сусанов его в свое временное жилище, в котором он ютился со своей семьей.

Его каменка быстро реагировала на температуру: подбросит Сусанов топку поленьев — жарко, откроет форточку — стены сыростью покрываются. Всю ночь напролет проговорили. Вернее, больше говорил Николай Дмитриевич. Секретарь слушал и молчал, изредка лишь задавал вопросы. Сусанов рассказал все как на духу — и про подкоп, и про каторжную шахту в Германии, и про побег, и про то, чем все это закончилось.

Внимательно выслушал Овчинников его одиссею, а потом сказал:

— Я в своей жизни только две рекомендации дал для вступления в партию. Дам и вам. Уверяю вас, вы непременно должны быть коммунистом.

— Николай Тимофеевич, — смутился Сусанов, — но я… вступил в члены ВКП(б) в декабре сорокового года.

Лицо секретаря райкома стало строгим:

— Как же так? Почему же?..

Сусанов вспомнил тот страшный час, когда в Севастополе, на берегу у Херсонесского маяка, был отдан приказ: уничтожить все документы, в том числе и партийные.