Покаяние

Я представил, как шкрябал в банке консервов этой самой ложкой некий Рудольф, давился и простужено кашлял. Как, раззявив прокуренный рот, совал в него эту ложку и облизывал её. Я словно воочию видел перед собой лохматого, небритого матроса. Давно не смотрелся Рудольф в зеркало. Вот он припал к луже с дождевой водой, чтобы полакать из неё, увидел своё отражение и в ужасе отшатнулся: страшный, бородатый бродяга, оскалившись, смотрел на него. По–волчьи взвыл Рудольф, проклиная судьбу, войну, фюрера, адмирала Деница, пославшего «волчью стаю» в арктические льды. Быть может, тогда и обронил он ложку, меченную своим именем, небрежно заткнутую за голенище ялового сапога, разбухшего в ямальских болотах.

Я размахнулся и без сожаления забросил ложку в море. Нержавеющая, из качественной крупповской стали, она вечно будет лежать там, храня тайну пребывания на дне залива, оставаясь памятником сгинувшему Рудольфу, подверждая непреложную истину: хорошие вещи живут дольше их хозяев.

Надвигалась полярная зима.

Маленькие озёра, в которые мимоходом смотрелись облачка, и которых здесь множество, затянулись льдом.

Со стороны океана всё чаще срывался ледяной вихрь, обжигая руки и лицо, дул в тундру, поднимая пургу.

Камелёк топился, почти не затухая. Промокший после постановки сети, я забегал в зимовье, согревал на огне промёрзшие ботинки. Глотнув горячего чая, заготавливал дрова, приносил из озерца куски прозрачного льда, растапливал в ведре. Потом снимал сеть с двумя–тремя муксунами, варил уху или запекал рыбу на углях…

(Здесь в дневнике не достаёт листов. Прим. Ред.)

…Скоро Рождество. Свежий лапник, оттаявший у печки, источает душистый хвойный аромат. Капельки смолы выступили на срезах веток, застыли янтарными бусинками.

К празднику братья Вокуевы привезли мне батарейки для радиоприёмника, картонную коробку с апельсиновым соком, конфеты, печенье, немного лука и чеснока, а главное, обещанную печку. Теперь в зимовье не дымно. Люблю сидеть возле неё, раскалённой до красна, и думать.

Непременно вспомнится что–нибудь.

Как обрывок сна промелькнёт в памяти эпизод, и чтобы не упустить ускользающую мысль, хватаюсь за карандаш, торопливо записываю, пытаясь раздуть огонь, тлеющий под пеплом времени. И поблекший цвет минувших лет озаряется светом прожитой жизни.

Здесь, на северном краю земли, у самой кромки Ледовитого океана, я совершенно одинок, и единственный мой собеседник, друг и попутчик — дневник. Ему поверяю сокровенные тайны души, с ним разделяю трудности и лишения скитальца–отшельника.

Так вчера, под натиском нахлынувших воспоминаний, я спешно зажёг свечу и сделал короткие записи о том, как работал электриком на авиационном заводе в Арсеньеве и там же корреспондентом городской газеты…

Как вернулся в родные сибирские пенаты и стал машинистом электровоза, а выйдя на пенсию, офицером–воспитателем Бердского казачьего кадетского корпуса имени Героя России Олега Куянова.

Как все эти годы тосковал по морю, лелеял надежду уладить все дела и снова уйти в океан…

(Здесь листы из дневника вырваны. Прим. ред.)

…Всё возвратится на круги своя…

«Всё идёт в одно место; всё произошло из праха, и всё возвратится в прах». Притчи Соломона, гл.3, (20).

…Пройдут годы…

Будут попытки вытащить «якорь» из тины бытовизма, но все потуги окажутся тщетны. Не поднять его, не порвать железную цепь, звенья которой — семья, работа, дача, гараж, машина. Слишком утяжелился он под грузом домашних и общественных дел и прочих забот.

Затуманенным взором закованного в кандалы каторжанина обречённо и с завистью смотрит старый морской волк на сверкающее солнце, которое с высоты небес видит море: белое от полярных снегов и льдов… Гладкое, изумрудно–зелёное… Вспененное штормами… Иссиня–фиолетовое, с мелкой рябью, подёрнутое предутренней туманной дымкой… Медно–золотистое в бликах вечерней зарницы… Бьющее прибоем в прибрежные скалы… Тёплое и спокойное, ласково омывающее песчаные дюны…

Завершая каждодневную прогулку по небосводу, уставшее солнце погрузится вечером в глубины океана, а утром, освежённое его волнами, вспыхнет ослепляющим диском среди розовых облаков и продолжит свой извечный путь в новой красе.

Вспомнит бывалый моряк, как купалось солнце в тропическом море, обагряя горизонт кроваво–красными зорями рассветов и закатов, роняя брызги пурпурного света.

Не забыть ему сырые, холодные ветры Атлантики, освежающие тихоокеанские бризы и морозное дыхание Антарктики.

Отринув годы, увидит седобородый старец себя молодым на фок–мачте охотника за китами, с марса которой, раскинув руки, кричал в лазурно–бесконечную даль: «Хочу объять океан!»

Словно наяву, всплывут в памяти морского бродяги картины давно минувших дней: резвящиеся у форштевня дельфины, трепещущие в воздухе летучие рыбы, фонтанящие киты, акулы и касатки, взрезающие остекленевшую гладь воды острыми плавниками, лунная дорожка и на ней силуэт скитальца морей — китобойца.