Покаяние

Раскалённые камни очага пышат жаром. Шипит, запекаясь на них, сырая ещё глина. За камельком деревянная бочка. Много их валяется на берегу, выброшенных морем. Тает в ней снег. После ужина устрою японскую баню «фуро»: разбавлю снеговую воду кипятком, залезу в бочку по самую шею, плесну на камни и буду дышать горячим паром.

А пока на красных углях кипит вода в котелке. Пахнет варевом из оленины. Мясом угостили молодые ненцы братья Вогуевы — Степан и Фёдор.

Неделю назад два парня в куртках–алясках услышали стук моего топора, подвернули оленью упряжку к баркасу. Покачали черноволосыми головами, глазами–щёлками оценили, что к чему, без всяких расспросов принялись отрывать доски от баркаса. Словно знали меня давно. Немногословные, простовато–прямодушные. Не обманут, не украдут, не покривят душой. Сердца и помыслы их чисты, как первый снег в тундре. Недаром же слова «ненэй ненэць» переводятся как «настоящий человек»! Перепоясанные ремнями с подсумками для патронов, с карабинами, с ножами у поясов, в лохматых песцовых шапках они больше походили на партизан, чем на охотников–промысловиков.

Братья благоговейно молчали у божнички в углу зимовья, для которой я приспособил половинку днища, выбитого из бочки. На ней горела свеча.

Трепетный огонёк колыхался, бросая дрожащий свет на образок Христа — Спасителя.

Братья с минуту, не мигая, смотрели на иконку, потом обнажили головы и трижды перекрестились с поклонами. Один снял с шеи нитку с медвежьими зубами и положил на божничку. Другой порылся в карманах аляски, нашёл смятую сотенную купюру и подсунул под иконку.

В полумраке зимовья ничего не выражали узкие глаза ненцев. Что в их душах, ведомо лишь им самим и Богу. Одно ясно: пожертвование они сделали от всего сердца.

— Вы крещёные?

Спрашивать было излишне, но я не удержался от вопроса, тронутый столь почтительным вниманием к моей святыне.

Молодые люди нахлобучили шапки, намереваясь уходить. Который годами постарше задержался в дверях, с нотками гордости в голосе ответил:

— А то-о… В Салехард в церковь ездили. Там крестились… Его Степаном записали, меня Фёдором… Мы братья… Все люди на земле братья и сестры… На Рождество в Салехард полетим. Большой праздник… Народу много будет.

Фёдор вышел и скоро вернулся с мешком провизии.

— Возьмите… В другой раз печку железную привезём… Будете в стойбище Нядаяха, заходите в гости… Спросите Вокуевых… До свидания…

Вот как! И в далёкой малолюдной тундре чтут Бога Иисуса Христа! Не напрасны были труды и лишения никому не известного скромного иеромонаха Никодима, триста лет назад первым вошедшего в чумы ненцев с Библией и словами праведными!

Тёмные тени накрыли Заполярье, и разгулявшийся жгучий ветер задувал в дверь зимовья, чтобы потрепать пламя камелька.

Безликие в сумерках пасмурного вечера нежданные гости ловко вскочили на лёгкие нарты, запряжённые парой ветвисто–рогих оленей.

Фёдор включил аудиоплейер. В морозном воздухе девственно–чистой тундры раздалась звонкая песня.

Мы поедем, мы помчимся
На оленях утром ранним
И отчаянно ворвёмся прямо в снежную зарю.
Ты узнаешь, что напрасно
Называют Север Крайним,
Ты увидишь, он бескрайний,
Я тебе его дарю!

Быстро удаляясь и затухая, песня унеслась месте с завихрённой нартами снежной пылью в неведомое мне Нядаяха.

На стылом ягельнике, присыпанном первой порошей, остались следы от копыт и полозьев.

Глядя, как удаляются пришельцы из просторов тундры, я подумал: «Велика матушка–земля, но и здесь, на самом её краю не укрыться от людского глазу».

А может, мой заботливый Ангел–хранитель всё ещё не покинул меня? И добрые православные ненцы набрели на стоянку отшельника влекомые им?

В мешке я нашёл соль, спички, кусок вяленой грудинки, копчёного муксуна, пакеты с овсянкой, вермишелью, сахаром, пачку цейлонского чая и две затвердевшие лепёшки. Немудрёные охотничьи припасы братьев Вокуевых — подарок Небес! Ничем иным это неожиданно свалившееся на меня богатство не назовёшь.

Перебирая в руке медвежьи клыки ненецкого украшения (или амулета?), бывшего у охотника в особой цене и щедро преподнесённого в дар Богу, я лишний раз убедился, что правильно поступил, бросив всё, отказавшись от мирских благ, от изнурительной борьбы за эти самые блага.

Братья Вокуевы, не испорченные нравами «цивильного» общества, своей безгрешностью подтвердили мою правоту.

Истинно, посланники Божии!

С чем и с кем сравнить их?

С прозрачным родниковым ручьём, журчащим в тундре по чистым камешкам?

С безобидными гагами, доверчиво уткнувшими носы в пух вблизи меня?

С чем и с кем сравнить надменно–хамских, заносчиво–высокомерных, пошловато–грубых, злобно–мстительных, жадных, завистливых жителей городов–монстров, кишащих и смердящих пороками?

С грязными водостоками канализации? Со злобными псами, с хитрыми крысами, с никчемными тварями–паразитами? Ведь многие из них пьянствуют, наркоманят, тунеядствуют, шарятся на помойках, подобно бродячим собакам.