Покаяние

– Bien[51].

Быстрота ответа, видимо, пришлась капитану по душе.

– Улик не оставлять. Мы друг друга поняли?

Не дожидаясь подтверждения, он развернулся и ушел.

Вукич зашагал прочь от офицера в сторону выхода. Альсада не мог попросить вернуться и помочь с Хорхе Родольфо: не хотелось привлекать лишнего внимания. До двери, через которую они сюда вошли, оставалось метров двадцать пять – тридцать. Сейчас или никогда. Ahora[52].

Альсада взял Хорхе поудобнее, моля небеса только о том, чтобы его не уронить. Тело брата было в чем-то мокром и склизком. В чем это он? Альсада чувствовал, как Хорхе выскальзывает из рук. Удерживать его, не причиняя боли, становилось все тяжелее.

Двадцать метров.

Запах. Сперва он списал его на местную антисанитарию. Теперь же, подавшись вперед в попытке удержать Хорхе Родольфо, он обнаружил источник зловония. А ведь он пробыл тут всего день! До этой ночи худшим местом на свете Хоакин считал морг. Он попытался припомнить какой-нибудь приятный аромат, но на ум ничего не шло. Тогда он стал искать в памяти какую-нибудь другую вонь, не такую едкую, ядовитую и невыносимую. Не похожую на запах тела, разлагающегося заживо. Альсада изо всех сил сдерживал рвоту.

Пятнадцать.

Подошвы стали чавкать по каменному полу. Вся левая сторона тела пропиталась неведомой жидкостью, которая теперь стекала на обувь. Одному богу известно, какого цвета следы они оставляют за собой. Он почувствовал, как Хорхе вцепился в его руку, и это придало ему сил. Vamos[53], Хоакин. Еще буквально пара шагов. Пара шагов и все.

Десять.

Вукич шел впереди. А Петакки что, сзади? Альсаде вспомнилась жена Лота, которая превратилась в соляной столп, потому что обернулась. Пускай тогда доктор пеняет на себя.

Пять метров.

Хоакин увидел, как Вукич открывает и придерживает перед ним дверь. А больше ничего и не нужно. Он собрался с силами, хотя их уже не осталось. Прошел мимо комиссара и погрузился во тьму.

23

2001 год

Среда, 19 декабря, 19:40

Что-то было не так.

На работе Альсада задерживался нередко. Конечно, его никак нельзя было назвать главным трудоголиком в отделении, куда там, но из-за служебных разъездов и столичных пробок он часто возвращался затемно. Но всегда старался поспеть к девятичасовым новостям. Так что сегодня он вернулся еще сравнительно рано. Хоакин взглянул на запястье. Без двадцати восемь.

Что Паула с Сорольей в это время сидят перед телевизором, тоже в порядке вещей: Паулу, всю жизнь неукоснительно смотревшую только новости, племянник приобщил к сериалам, и теперь она в сопровождении персонального Вергилия с головой ушла в этот новый мир. Они с Сорольей подсели на несколько американских сериалов и не раз пытались втянуть в это дело и Хоакина. Однажды он уступил и несколько минут посмотрел фильм об американском похоронном бюро. Но подобные мрачные развлечения оказались ему не по вкусу – с куда большей охотой он погружался в детективы про комиссара Монтальбано.

Что действительно поражало, так это тишина. Когда Паула с Сорольей смотрели телевизор, в доме слышался смех, комментарии, ахи, шуточки, понятные лишь им двоим, звонок микроволновки, сигнализирующий о том, что попкорн готов. Но сегодня, пока Хоакин снимал пиджак с галстуком и вешал их на спинку кухонного стула, из гостиной не донеслось ни звука. Он наклонился и заглянул в дверь. Паула и Соролья, замерев, не сводили глаз с экрана. Вертикальные радужные полосы сообщали об отсутствии сигнала. Альсада подошел к дивану. Я что, все пропустил?

Не может быть. Как только Хоакин сел в машину, он первым делом включил радио, хотя обычно предпочитал ездить в тишине, и вынужден был до самого дома то и дело переключать внимание с дороги на эфир, где в любую минуту могла начаться речь президента. По пути ему не встретилось ни одной баррикады, вопреки предостережениям Галанте, как и ни одной самодельной шипованной ленты на асфальте, – невидимые в темноте, они особенно тревожили Альсаду. Он знал, что на Панамериканском шоссе под колеса часто подкладывают стальные трубы с гвоздями, чтобы тормозить грузовики с продуктами. И был почти разочарован, что по дороге ему попалась лишь одна-две группки – главным образом из подростков, – которые жгли шины по обочинам. Это что, революция? Да у меня бывали вторники и похуже.

Кажется, сейчас начнется.