Показания поэтов

В сентябре и в октябре 1998 года в зале одного из Больших просветов Зимнего дворца можно увидеть прославленный шедевр Франсиско Гойи-и-Лусиентеса: картины «Маха одетая» и «Маха обнажённая» были предоставлены музеем Прадо в обмен на приезд в Испанию работ Леонардо и Караваджо. Эту возможность познакомиться со знаменитой парой картин Гойи можно считать привилегированной, учитывая опасения испанской стороны, которые выразились в долгом ожидании выставки и связаны с положением дел в России. Так что, пропустив выставку в Эрмитаже, русские любители искусства в обозримом будущем смогут увидеть эти произведения Гойи только за рубежом.

В знакомстве с полотнами Гойи волнует то, что его искусство принадлежит эпохе, где мы всё ещё находим живые сопоставления с нашей, но уже не спорим о них за давностью лет; к тому же он – один из таких великих людей прошлого (как его сверстники – Гёте и Сад, или младший современник – Бетховен), жизни которых не выходят из обязательного круга чтения, даже при том, как узок круг этих книг в России. Например, «Гойя», биографический роман Лиона Фейхтвангера, многие годы пользовался широкой популярностью у советских читателей; сегодня на книжных прилавках легко найти большой очерк, который посвятил Гойе очень читаемый в России испанский философ Хосе Ортега-и-Гассет. Обе книги – больше, чем просто рассказы о замечательном художнике. Как для Ортеги, так и для Фейхтвангера канва жизни, которую увековечило искусство Гойи, имела силу такого ключевого события XX века, как война в Испании. В свою очередь, именно литература и история долгое время помогали русским представить себе то великое значение испанского художника, о котором было труднее судить только по знакомству с его работами: что касается живописи, это знакомство было совсем слабым. Ведь даже очень хорошие репродукции, которые можно рассматривать в альбоме, представляют собою, по сути дела, только иллюстрации к книгам.

Замкнутость человека, сосредоточенного на сновидениях, переплетается у Гойи с богатой канвой переживаемой эпохи, и это придаёт его одинокому искусству масштаб, которого не имели такие художники, как Блейк или Фьюзели, с которыми при его жизни связывали романтический гений искусства, способного проникать в сумрачное начало жизни. Именно Гойя, как в светлую, так и в чёрную пору его искусства, стал воплощением этого гения. В силу судьбы, то животное зверство жизни, художником которого ему пришлось стать, сделалось историческим образцом, и распад, который это вызвал, тоже вошёл в легенду. В своих галантных сценах и в парадных портретах Гойя был придворным живописцем в обществе, где полное человеческое разложение имело в то же самое время выгодные для художника изысканность или колоритный вид. Колорит таких светских полотен, поздний образец которых представляют собой «Маха обнажённая» и «Маха одетая», сродни светлому внешнему безверию в аристократизме позднего XVIII столетия, где имеется особое изящество, потому что только оно служит решением духовного ужаса и неизвестности. В отличие от такой родственной ему литературы, как «Влюблённый дьявол» Жака Казота, светлые и сумрачные проявления искусства Гойи создают разные линии и даже разные этапы его творчества: светлая сторона видна в его светской живописи, а сумрачное содержание, сделавшее имя Гойи великим, выразилось в графике и в поздних «Чёрных полотнах», которыми он расписывал стены своего уединённого дома.