Показания поэтов

Знакомство с «Исповедью англичанина…», которая вот уже на протяжении почти двух веков остаётся классическим произведением литературы, посвящённым наркотику, заставляет многое рассмотреть и в точно такой же классической русской книге, как «Роман с кокаином». Обе эти вещи должны разочаровать того любознательного читателя, которого в них привлечёт опасная тема и интерес к неизведанным психическим приключениям. По сути дела, ему следует обратиться к такой литературе, как, например, «Опиум» Жана Кокто, «Джанки» Уильяма С. Берроуза и к книгам Пола Боулза и Анри Мишо, посвящённых гашишу и мескалину; во главе этого списка стоит, разумеется, «Искусственный рай» Шарля Бодлера. Какие бы отношения ни связывали этих авторов с наркотиками в жизни, в литературе они обращались к ним как исследователи, обдумывающие собственный или чужой опыт, чтобы проверить границы представления человека о вещах в мире. Однако как у Де Квинси, так и у Агеева, описания воздействия наркотиков имеют совершенно другое значение. Ведь, строго говоря, ни «Исповедь англичанина, употребляющего опиум», ни «Роман с кокаином» не создавались как произведения, посвящённые наркотику. Роман Агеева прежде всего является такой же исповедью характерного для своей эпохи отречённого от жизни человека, как и книга Де Квинси. В обоих случаях встреча рассказчика с опиумом или с кокаином происходит по несчастной случайности, хотя эта случайность и представляет собой закономерный жизненный симптом, который приводит к суровому моральному выводу. Оба автора, по сути, пишут «романы воспитания». Агеев, как и Де Квинси, – автор-моралист. Но это не такая мораль, которая высказывается от имени авторитета в простых выводах. Это ещё более суровая картина человеческой безысходности, которая не находит решения ни в прошлой морали, ни в такой её противоположности, как наркотик. Пожалуй, в беллетристическом «Романе с кокаином» эта картина вырисовывается даже более отчётливо. В отличие как от писателей, специально посвятивших свои книги наркотикам, так и от авторов романтической прозы, занятых восхвалением грёз и сновидений, кокаин у Агеева имеет место несчастного случая, то есть отнюдь не экзотического порока, а такого типического факта, который может подстерегать любого человека. Признание такого факта, ведущее к скрупулёзному и безжалостному анализу всей жизни рассказчика, заставляет достаточно обычно в целом, по старым меркам созданный «Роман с кокаином» сделаться новой книгой из совершенно другой эпохи, чем та, которой принадлежала прежняя русская литература.

За страницами «Романа с кокаином» остаётся ещё тот фон грандиозных потрясений, революций и Гражданской войны в России, который не может не подниматься за чтением этой книги и который не мог не действовать на её автора, хотя её главное действие происходит накануне событий смутного времени, они затрагиваются в ней мельком, в сторонней приписке. (Таково одно из самых сильных действующих средств, которыми вольно или невольно обладает литература, например роман Юрия Домбровского «Факультет ненужных вещей» остаётся одной из самых сильных книг, посвящённых эпохе сталинского террора, хотя писатель вроде бы даже не подвёл её ход к описанию всеобщего помешательства и того ужаса коммунистических лагерей, который сам испытал полностью.) Между тем, если продолжать обзор упоминаний о наркотиках у русских писателей, то именно обширная художественная литература о Гражданской войне, созданная за долгие десятилетия советского режима, сделала морфин или кокаин характерной деталью при описании этого фантастического кошмара.

Собственно сказать, представление о наркотиках у советского читателя вплоть до 1990‐х годов связывалось с образами белых офицеров, матросов-анархистов или разложившихся интеллигентов из книг о Гражданской войне, сделавшихся штампом, где наиболее острой портретной чертой были понюшки кокаина, ампула морфия. Это, впрочем, в той же степени относится и к антисоветской литературе с комиссарским коктейлем и тоже – матросами-кокаинистами. Этот образ имел, разумеется, бессчётные образцы в жизни. Но что касается обсуждаемой нами темы наркотиков в русской литературе, то имеет очень большое значение, что в 1920‐е годы наркотик нашёл в ней такое место, какого ещё не было в той традиции европейской беллетристики, куда можно отнести, скажем, дореволюционное сочинение вроде «Путешествия в страну эфира». Прежде писатели прибегали к упоминанию наркотика для того, чтобы воспроизвести живую картину грёз. Теперь автор упоминает наркотик, чтобы сделать очевидным, что жизнь утратила обычный человеческий ход, что она отравлена и стала происходить по законам ночного кошмара, делирия, руководящего теми злодеями, которые в ней ведут. С другой стороны, кроме злодеев ещё большую значимость имеет фигура утрачивающего человеческий облик безвольного наркомана, у которого демонический дух времени заменил личность.