Здесь развеивались иллюзии и обрушивалось нажитое, растерянное, но не отпускающее от себя и вынудившее просиживать свои дни будто бы накануне побега, этот вобравший в себя век поколений миг прощания, некогда блестевший имперский город, теперь всего лишь знаменитое, но уже давно как бы само собой разумеющееся и поэтому какое-то общее место, оставшееся бы, случись что, даже не собственной тенью, а тенью теней: участь поэзии, непрожитой в «поэзии» нескольких, неважно, сотен или десятков писателей и оставившей всего-то ворох видовых карточек и осыпающихся картин. Мы были самодовольны этой поэзией, каждый вёл свою песенку, мотивчик, стрекочущий с рифмы на рифму трогательными признаниями певички. Это была не любовь – влюблённость, о которой уже не скажешь, была ли, когда хочешь вызвать её облик, вернуть её тень: я перечёл многое в стихах и в прозе, везде это характерное личное состояние без точных примет, одни какие-то названия, говорящие, что всё прошло. Однако любовь не заканчивается, а начинается со стихотворения, может быть, запаздывая, и всё равно живёт и живит, знать бы места. Мы прогуливались, упуская из вида происходившее, вспоминая города, где поэты умели любить, о встрече Бретона и Нади, вдруг пробудившей нас фразой: только этот город внушал мне, что здесь со мной может произойти нечто стоящее… Да, порой нам казалось, что мир за его чертой для нас как бы и не существует и что нет мира за пределами нашего языка или вообще языка, но мы выучились: мы выучиваемся выражаться на языке нашего города, который в поэзии будет более понятен, чем любой другой, так сказать, в быту. Мы научились понимать, что может и должен извлечь человек из своего положения и что именно различия определяют наше место, связывают нас с окружающим неисчерпаемым миром в тот строгий порядок, который называется – Город.