Покажи мне дорогу в ад

Нашел что-то вроде Записок тетушки Агаты. Восемнадцать рукописных страниц текста, написанного витиеватым языком восемнадцатого века. Как такое возможно? Тетушка умерла в сороковых годах.

Писала она в основном о погоде, семейных делах и спиритических экспериментах барона Шренка. Пролетел по диагонали. Обычная эзотерическая дребедень.

Ага… тут записи разговоров тетушки с якобы воскресшим из мертвых графом Сен-Жерменом, который будто бы поделился с ней секретом эликсира бессмертия. Это уже кое-что. Зашифрованная формула эликсира… придется поломать голову.

Записи на двух предпоследних страницах было трудно читать. Это был страстный монолог чрезвычайно экзальтированной женщины, доведшей себя до белой горячки всевозможными оккультными штучками. Тетушка Агата яростно заклинала «существа, стремящиеся к пробуждению».

А на последней странице предложения и слова отсутствовали. Тетушка Агата нарисовала красными чернилами картинку… полную каких-то зловещих знаков, вроде масонских или алхимических. Некоторые из этих знаков напомнили мне трилиты и дольмены из моего сна. Да, да, и два лежащих скелета тоже были тут. И похожие на терриконы горы. Обнаженная женщина в фате из листьев…

Дерево с горящими ветками.

Погодите, а кто этот человек в лаковых туфлях, тройке и котелке, читающий газету?

Что все это значит?

Вечером, в «Мельбурне», прихлебывая Кампари с сладким вермутом, поведал кузену Ипполиту про записки тетушки, разговор с Сен-Жерменом и рисунок с человеком в котелке.

Довольный Ипполит (перстень с топазом ему после ходатайства герцога вернули, за обвинение в убийстве — извинились) заметил, заинтересованно глядя на севшую рядом с ним красавицу с открытой грудью и короткими синими волосами:

— А черт бы побрал твою тетушку вместе с Сен-Жерменом. Надоела мне вся эта чертовщина. Не хочу даже думать об этом! Разбирайся сам в своем дерьме!

— Идея с склепом была твоя, мой хороший! Если бы не ты, то я возможно уже помирился бы с Агнессой, и мы бы валялись на пляже где-нибудь на Кикладах и занимались активным продолжением рода.

— Мало тебя помучили на «конгрессе». Она же разорвала помолвку! Забыл аквариум? Сам заскулил, разнылся, а теперь валишь вину на меня. Мой план был хорош. Восстановили бы честь семьи и проучили чертовку. А ты вмешался, потому что слюнтяй и хлюпик. Пожалел вздорную бабу… Если бы она провела там не час, а двадцать четыре часа, как было по плану, то… все было бы справедливо и правильно. А так… сам, сам расхлебывай!

— Слушай, я в газете прочитал, что головы отрывает оборотень, вроде Жеводанского зверя. Подумал, может быть этот зверь — Агнесса… Что-то от костей старой ведьмы перешло к ней и изменило ее природу. И она стала монстром.

— Полежала в гробу, съела косточку и начала головы срывать, как ромашки? И на стены вешать? Я простой солдат, но в такую ересь ни за что не поверю, а тебе… выпускнику забыл-какого университета… такое даже думать стыдно, не то, что говорить.

— Если не Агнесса, то кто?

— Ты у нас все знаешь, а не я.

— Как ты думаешь, где Агнесса прячется?

— Этот вопрос мне и Леперье задавал. Раз триста. Замахивался даже на меня ручкой. Каков гусь! Возомнил о себе. Фараон. Надо будет, когда все утрясется, его шпагой заколоть и выпотрошить. Не знаю я, где твоя невеста, и знать не хочу. Может, она… с Теодором на пляже валяется. На Кикладах. И продолжает род. Только не твой, а его, колбасный.

— Съездишь со мной к Теодору на виллу? Недалеко. Мне одному неловко. Хочу посмотреть ему в глаза и спросить, не знает ли он, где Агнесса. Пожалуйста, Ипполит… Я его один и припугнуть не смогу.

— Знаю, что пожалею, но… черт с тобой, поедем. Только Кампари допью. Надеюсь, ему голову еще не оторвали… а-то становится скучно, куда ни приедем, всем головы отрывают… Как в романе у автора, который ничего нового придумать не может. Крутит, крутит одно и то же колесо. Кстати, литературные герои из нас получились бы какие-то непонятные. Сойдут разве что для персифляжа… Ты вроде бы состоишь из одних слабостей и растерянностей, а я — солдафон, грубиян. А если приглядеться, все не так. Ладно, ладно, пойдем, за выпивку сегодня ты платишь.

Теодор жил в двухэтажной вилле, окруженной лимонными деревьями, купленной ему его отцом. За высоким ажурным забором, с прекрасным видом на синеющее в трех километрах отсюда Средиземное море. Мраморный бассейн с подсветкой. Сауна. Статуи. В подвале — энотека. Шик, конечно, но богатством в этих краях никого не удивишь.

Мы подъехали к дорогим кованым воротам. Львиные морды, грифоны, русалки, цветы, листья, гербы и знамена. Только колбасы нет. Все комплексы неполноценности нувориша обрели на этих воротах свои формы. Из стали.

На сей раз Ипполит остался в Линкольне, а я пошел звонить.

Неожиданно по ту сторону ворот появился Латур, слуга Теодора. Он поклонился и сказал: «Вам письмо, князь».

Передал мне конверт сквозь ворота и исчез. Лицо у Латура было темно-фиолетовое, глаза — мертвые. Когда он говорил, его губы не двигались.