Покажи мне дорогу в ад

Алан и Мориц опаздывали. Ипполит нервничал, а мне было все равно. Мое время уже остановилось. Я жадно смотрел на розоватое июньское небо, на бегущие по нему легкие белоснежные облака, на деревья, на покрытый цветами луг… проследил глазами полет лесного голубя… внимательно слушал жужжание пчел… шелест листьев… наблюдал муравьев, бегающих по стволу клена.

Какие же они все интересные, эти крохотные создания, как полны закипающим в них соком существования, как жадно поглощают они солнечный свет, как радостно вибрируют их маленькие тела.

Моя пустая жизнь сибарита показалась мне вдруг такой прекрасной, разноцветной, пахучей. Я не хотел терять способность видеть, слышать и чувствовать мир, превращаться в мертвую материю. Даже постная физиономия моего кузена казалась мне в эти мгновения такой интересной, загадочной, неожиданно близкой и родной. Я забыл, как он щипал меня за зад, когда мне было восемь лет, как заставлял трогать его член в бассейне и грозил задушить, если я расскажу об этом отцу.

Я забыл все дурное и думал только о хорошем. Я прощался с жизнью и готов был зареветь как девочка, у которой отняли куклу.

Ипполит поучал:

— Самое главное, постарайся хорошенько прицелиться ему в голову и выстрелить в тот самый момент, когда я скажу слово «три». От этого зависит твоя жизнь.

Без двадцати десять он проворчал:

— Однако, пора бы им и появиться. Неужели, они решили над нами поиздеваться? Тогда мне придется стреляться с Морицом. Кажется, он недурной стрелок.

Ипполит ворчал, хотя помнил, что согласно договоренности между секундантами, если вызывающая сторона не являлась на дуэль, ответчики должны были покинуть Черную балку в десять часов, вызов становился недействительным, дуэль отменялась. Как все военные, Ипполит не любил, когда кто-то нарушал установленный план.

Ровно в десять кузен похлопал меня по плечу и сказал:

— Пошли, мы свой долг исполнили. Молодец, что не струсил.

— Еще как струсил.

— Теперь это все равно. Ты принял вызов и ровно час ждал противника. Кажется, это первый мужской поступок в твоей жизни.

— Пошел ты!

Решили во избежание недоразумений все-таки съездить к барону и сообщить, что честно ждали до десяти. Ипполит повторил несколько раз:

— Я должен убедится, что все закончилось. Не люблю сюрпризы и огнестрельные ранения.

Подъехали на Линкольне к дому барона фон Цароги.

Я остался в машине, а Ипполит вышел и позвонил в старинный звонок в форме маски фавна. Нажал на его высунутый раздвоенный язык.

Ипполит звонил минут пять — безрезультатно.

— Куда подевался этот треклятый дворецкий? Они что, все там оглохли?

В голосе Ипполита появились хорошо знакомые раздражение и высокомерие. Мой кузен больше не казался мне интересным и родным. Стареющий циник, шовинист и милитарист с перстнем на пальце.

Ипполит в ярости ударил по металлической двери ногой, обутой в тяжелый шнурованный баварский ботинок. Дверь загремела и неожиданно открылась, она не была заперта.

Кузен вошел в дом барона.

А через несколько минут выбежал оттуда, согнувшийся, бледный как мертвец, с трясущимися, липкими от пота руками, влез в Линкольн, завел мотор, нажал на газ. Проехал метров триста, затормозил, остановился и задним ходом вернулся к дому барона. Буркнул мне: «Пойдем со мной. Только в обморок не падай, прошу тебя. И не визжи».

Я Ипполита в таком состоянии еще не видел. Он был испуган. Так сильно, как хотел испугать Агнессу.

Мы миновали роскошную прихожую с затейливыми напольными вешалками и огромными овальными зеркалами в барочных рамах и прошли в гостиную, стены которой были увешаны головами убитых бароном косуль, оленей, лосей и антилоп. Был среди них и канадский гризли и даже белый носорог из Ботсваны. Стеклянные их глаза ловили взгляд входящего в гостиную человека и не отпускали до тех пор, пока он ее не покидал.

Я мельком посмотрел на чучела… не люблю охоту и охотников, а обычай вешать на стены мумии мертвых животных кажется мне варварским пережитком.

Ипполит потянул меня за рукав, а потом прошептал: «Там, гляди…»

И показал пальцем.

О, ужас! На одной из стен вместо голов оленей — висели три окровавленные человеческие головы. С широко раскрытыми ртами и неестественно выпученными глазами. Это были головы барона фон Цароги и двух его сыновей: Алана и Морица. Оскорбленного отца моей невесты, моего возможного убийцы и его секунданта.

Под ними в роскошном викторианском кресле сидел дворецкий.

На коленях он держал собственную голову. Не отрезанную и не отрубленную, а как будто оторванную от тела какой-то страшной силой. Чудовищем из преисподней или самим сатаной.

Тут я услышал тот самый, жуткий звук. Или вой. Который доносился из каменного гроба тетушки Агаты. Как сумасшедший кинулся искать Агнессу. Быстро обежал остальные комнаты. Открыл все платяные шкафы. Заглянул под все кровати. Проверил духовку газовой плиты. Агнессы нигде не было.

Звук исчез. Что за штучки?