Покер с Аятоллой. Записки консула в Иране

Единственное, что было понятно, — в Иране скинули шаха и выгнали США. По этому поводу в

Кремле радостно потирали руки и наконец остановились на том, что «революция носит

антимонархический и антиимпериалистический характер и направлена на борьбу с американским

господством в регионе».

Такое положение дел в принципе нас устраивало. На этой платформе строились дальнейшие

действия. Как результат, СССР занял сдержанную позицию в отношении радикального иранского

духовенства, более того, в ряде случаев способствовал укреплению его власти, хотя признаки

антисоветизма в стране были уже налицо. Исламский режим полным ходом вооружал и

забрасывал на территорию Афганистана отряды оппозиции для борьбы против советских войск и

правительства ДРА. В Иране был выдвинут лозунг: «Афганистан — кладбище для неверных русских

и начало мировой исламской революции»{[30]}.

Ошибочной была наша позиция и в дальнейшем, когда режим приступил к уничтожению левых. С

точки зрения новой власти это было естественно: во всех подобных случаях левое крыло

непременно уничтожалось победившей буржуазией. Но нам в ходе отчаянного сопротивления

моджахедов и части федаев не следовало сидеть сложа руки и уж как минимум заявлять, что

сторонники Хомейни — это «силы революционной демократии», а все их противники —

«террористы, поддерживаемые и направляемые ЦРУ». Этими реверансами, кроме презрения со

стороны гибнущих левых, мы ничего не приобрели37.

И конечно же, анализируя ситуацию, следовало в срочном порядке рекомендовать партии Туде

переходить на нелегальное положение, что не было сделано.

Мы опомнились только тогда, когда муллы начали резать в Иране наших сторонников-

коммунистов, а затем колошматить и нас самих. Но и тут не осмыслили: почему?! Гонор мешал

трезво взглянуть на историю и понять, что у них есть все основания видеть в нас исключительно

коварных и опасных врагов. К этому времени возможности вклиниться во внутриполитические

процессы в Иране и что- либо изменить у СССР практически не осталось.

Новая власть уже укрепилась, а наша агентура в стране подверглась разгрому после измены в 1982

г. одного негодяя из КГБ. К тому же мы капитально увязли в военном конфликте в Афганистане, где

проблем было выше головы.

Вот так, в результате самонадеянной глупости двух сверхдержав и их мировой конфронтации, прорвался к победе и утвердился во власти уникальный исламский режим{[31]}.

Я приехал в Иран в марте 1983 г. и застал последнюю фазу разгрома Туде. То, что увидел, запомнилось на всю жизнь. Осталось в памяти и мое первое донесение.

Месяца через два я прибыл из Исфагана в столицу с отчетом о положении дел. Посол внимательно

выслушал меня и распорядился написать телеграмму39. Я поднялся в помещение референтуры, набросал проект и передал дежурному шифровальщику. Дословно текста не помню, но выглядел

он примерно так: «Правящее иранское духовенство в результате жестоких репрессий полностью

разгромило прошахскую, либеральную, левую и коммунистическую оппозиции. В настоящий

момент противников вне корпоративной среды у него больше нет. Поэтому в ближайшее время

борьба за абсолютную власть в Иране развернется в среде самого духовенства. Между собой

столкнутся две крупные группировки: та, что захватила административно- политическое

руководство страной, но пока не имеет прочной экономической базы, и другая, которая эту базу

имеет, но от административно-политического управления в значительной степени отстранена».

Далее шел перечень участников группировок, их личные характеристики и возможные способы

воздействия на ситуацию со стороны СССР.

Через полчаса меня снова вызвал посол.

Реваз, что это вы написали?! — он смотрел на меня с укоризной. — Что это за ерунда?

Простите, но я не понял, — ответил я, действительно ничего не поняв.

А что тут неясного?! Вы выпячиваете роль духовенства, при этом ни единого слова о борьбе

рабочего класса и трудового крестьянства! Где ваша классовая позиция?!

Я опешил, не ведая, что говорить. Ведь моим собеседником был Вил Константинович Болдырев, тот самый Заведующий ОССВ, уговоривший меня ехать с ним вместе в Иран. К Болдыреву я

относился с большим уважением. Он являлся профессионалом высокого уровня, владел пятью

языками, в том числе и персидским, обстановку в Иране знал в совершенстве. Но то, что он

произнес, было полным абсурдом.

Перепишите, — сказал посол, — и учтите мои замечания.

Вернувшись назад, я уселся за столик в узкой кабинке, сосредоточился и попытался по-новому

выстроить мысль. Но независимо от меня на бумаге возникли те же самые фразы. Через час ко

мне заглянул дежурный: «Давай не затягивай, он уже ждет» — и забрал с собой то, что сложилось.

Продолжаете упорствовать в глупости? — оценил мои мысли посол. — Не можете сами,

посоветуйтесь с умным товарищем.

Я так и сделал. Пошел к умному Саше Садовникову40 и попросил помочь. Вместе мы пыхтели еще

около часа. Получились те же яйца, только в профиль. Ну не лезли в эту схему рабочий класс и

зачуханное крестьянство, которые в политических процессах в Иране никакой самостоятельной

роли играть не могли.