В процессе дрессировки я, конечно же, допускал немало профессиональных ошибок, но так или иначе путем наказаний и поощрений мне удалось отучить попугая от прежнего поведенческого стереотипа. Впрочем, это не изменило его внутренних качеств: он остался хитрым, амбициозным типом, весьма ленивым, скрыто ностальгирующим по уголовному прошлому.
Клетка, где жил Исфаган, стояла в большой комнате моей квартиры между телевизором и креслом. Ежедневно после работы я включал телевизор, садился в кресло и в течение часа слушал вечерние новости. В это время Исфаган всегда замирал: левым глазом он наблюдал за политическими событиями в стране, а правым за мной, периодически вслух комментирующим происходящее на экране. Информация с обеих сторон поступала в его птичьи мозги и там обрабатывалась. Достоверно не знаю, какой обобщающий вывод он делал, но у меня создалось впечатление, что, не будучи моим безусловным сторонником, увиденное левым глазом не одобрял. Несколько раз мне казалось, что сейчас попугай не стерпит и выскажется по ряду острых вопросов, но этого так и не произошло. В чисто персидской манере он не решался открыто говорить на опасную тему.
Примерно через шесть месяцев Исфаган наконец освоился на новом месте и выстроил отношения с окружающими: меня признал вожаком нашей стаи, себя утвердил в позиции зама, на всех остальных глядел свысока. Он прожил со мной в Иране три года.
При возвращении в Москву возникла проблема: что делать с птицей?! О том, чтобы бросить Исфагана на произвол судьбы или даже отдать в «надежные руки», не могло быть и речи.
Но вывоз попугаев из Ирана находился под строгим запретом, а ввоз в СССР требовал ряда официальных бумаг, собрать которые, с учетом первого обстоятельства, было практически невозможно.
В такие моменты выручала смекалка: на консульском бланке я выправил Исфагану паспорт. Биографические данные, в том числе и возраст, позаимствовал у аятоллы
Хомейни. Хозяином записал, естественно, себя. Печать поставил в консульском отделе посольства[73]
, обменяв ее на аналогичную услугу для попугая Кеши, который принадлежал моему тегеранскому коллеге Сане Балакину. Затем отправился в ветеринарное управление провинции, где делали прививки и выписывали соответствующие свидетельства.Управление располагалось в нескольких километрах от города в пустынной местности. Дорожные указатели отсутствовали, но ошибки быть не могло: вдоль трассы валялись дохлые ишаки, бараны, верблюды. Над ними кружились стаи ворон. По мере приближения к цели число и тех и других увеличивалось. Запахи стояли не из приятных. Стало ясно, что везти сюда попугая делать прививку — это значит обречь его на неизбежную смерть от какой-нибудь звериной заразы.
— Ну-ка, останови на секунду, — сказал я водителю Вите Журбе и пояснил: — Пересяду назад, когда подъедем, выйдешь первым — откроешь мне дверь. Дальше будем импровизировать.
Витя служил в Иране несколько лет, был тертым калачом и все понимал с полуслова. Он подкатил консульский мерседес к небольшому облезлому зданию, похожему на барак, откуда сразу же высыпали несколько небритых людей в грязных халатах, выскочил из машины, обежал ее спереди и с низким поклоном открыл заднюю дверь.
Здесь требуется раскрыть некоторые детали местной специфики.
В те годы в Иране тот, кто имел мерседес с водителем, распахивающим заднюю дверь, был очень большим начальником. Статус иностранного дипломата в глазах обычных людей поднимал этот уровень еще на несколько порядков.
Иранский ветеринар, хоть и принадлежал к уважаемому сообществу врачей, в иерархии находился на низшей ступени. Он не мог позволить себе общаться на равных с «большими людьми», как, к примеру, хирург или кардиолог. Он страдал комплексами «маленького человека».
Эти обстоятельства обусловливали способ получения искомой бумажки без риска для жизни попугая: следовало продемонстрировать высокое положение в обществе и вместе с тем уважительное отношение к ветеринару. Иранца это должно было подкупить.
Господин доктор, — обратился я к человеку, халат которого был не такой грязный, как у других, — могу ли я обеспокоить вас просьбой?
Конечно, можете! Конечно, можете! — расплылся в улыбке польщенный таким обращением иранский ветеринар.
У меня есть попугай, — произнес я степенно. — Хочу получить для него сертификат о прививке. Возможно ли это?!
Конечно, возможно! Конечно, возможно! — радостно откликнулся собеседник.
Но у меня имеются опасения, что если привезти сюда птицу, она заболеет и умрет.
Конечно, умрет! Конечно, умрет!
Но если птица умрет, я не смогу получить сертификат о прививке!
Конечно, не сможете! Конечно, не сможете!
Доктор, но мне нужен сертификат!
Конечно, нужен! Конечно, нужен!
Давайте сделаем так: выпишем сертификат, а попугая оставим в покое!
Конечно, оставим! Конечно, оставим! Но... мне все- таки нужно хотя бы увидеть вашего попугая.
Увидеть, чтобы он умер?!
Конечно же, нет! Конечно же, нет! Но...
Доктор! — сказал я, изобразив на лице глубокое недоумение, апеллируя к его восточному воспитанию.
Зачем вам попугай, если я к вам приехал?!