Похищение чудовищ. Античность на Руси

Раз сирена теряет монструозность, не грех и человека поставить на ее место. В «Книге естествословной» с сиренами сравниваются охотники на горлиц. Согласно средневековым поверьям, горлица подобна святому отшельнику, потому что любит уединение и стремится избегать людных мест. Но как же тогда ее можно добыть? Оказывается, у этой птицы есть одна, но пламенная страсть: горлица теряет волю, услышав человеческое пение. А потому птицеловам, расставляющим сети под деревьями, рекомендуется петь. Даже не играть на дудке (что могло бы подойти для аспида), не имитировать птичьи трели, но петь своим голосом что-нибудь по возможности приятное. Поверье о странном пристрастии горлиц существовало на Руси в XVII в., но автор «Книги естествословной» дополняет рассказ прямой отсылкой к приключениям Одиссея, о которых он читал в «Истории о разорении Трои». Из этой книги заимствуется даже колоритный оборот «впасть в сиринов» — то есть попасть в лапы сирен, наткнуться на них. Но, видимо, идея сравнить людей с сиренами все-таки не показалась достаточно простой для современников. По крайней мере, в нескольких рукописях финал рассказа искажен: сказано, что эти самые горлицы «уловляют ея» (то есть ловят ее). Кого именно они теперь ловят — неизвестно, таинственная незнакомка возникла из-за ошибочного прочтения слова «уловляются».

…пребывает в пустых мест<а>х и не живет с людьми, и молв и мятежей человеческих зело ненавидит. Даде ей натура охоту зелну до пения человеческаго, коего с великим пожеланным хотением слушает. Того ради хотящи яти их, простерши сети своя под древесем, и поют какое ни есть сладкое пение. Они же, желающе слышати, прилетают и помалу снисходят, <и седают> на землю, ничто же памятствующе погибели своея. Тако якоже и человецы, по еллинскому баснословию, плавающи по морю, впадают в сирины — дивеса морская — и сладостию пением их во удивително забвение приходят, и от них потопляеми бывают. Тако и сии горлицы, в сети, простертой от ловцев, увязши, уловляют<ся>…

Книга естествословная

В куртуазной культуре Раннего Нового времени сирена приобретает все больше привлекательных черт, хотя и не избавляется полностью от своей мистической двойственности. Ее соотнесение с монстрами уходит на второй план, а красота становится главной характеристикой. В первых театральных пьесах сирены участвуют в массовых сценах, где играют роль изящных духов воды, вроде наяд и нереид. Например, в спектакле «Слава печальная» (нач. XVIII в.) показано смятение морских жителей в связи с кончиной Петра I. Описывается скорбь самых удивительных существ: огромные киты ревут, а сирены, названные прекрасными, почтительно умолкают.

Возмутились морския волны, взревели балены,
Умолкли тихо и смутно прекрасны сирены.

Слава печальная

В пьесе о Дафне прекрасные и даже стыдливые сирены поют, приветствуя Венеру. Богиня остается довольна торжественной песней и вскользь замечает, что мало кто из живущих имел удовольствие наслаждаться их приятным искусством. Пожалуй, только Одиссей видел чувственную пляску сирен, но его уши были запечатаны воском, а глаза — видимо, усилием воли — словно окаменели, так что соблазну он не поддался. Венера говорит именно о притягательном облике сирен, уже не имея в виду никаких безобразий.

Един Улиссес был окамененный,
Имущи воском ушеса заткненны,
Нагия девы хоть сладко спевали,
Перси пред очи ему открывали,
Но его очи каменные были,
Яко склонится ни в чем не имели.

Дафна, превратившаяся в лавр