Похищение Энни Торн

Мы шатались по деревне и делали то, что обычно и делают компании подростков: сквернословили, курили и пили. Мы рисовали граффити на ограде детской площадки и наматывали веревки качелей на перекладины. Мы забрасывали яйцами дома учителей, которые нам не нравились, и резали шины автомобилей тех из них, кого по-настоящему ненавидели. И мы издевались над другими детьми. Мучили тех, кто был слабее нас. Детей, которые были во всем похожими на меня, о чем я старался не думать.

Внезапно проводить время со своей восьмилетней сестрой для меня стало совершенно не круто. Я начал ее страшно стесняться. Когда Энни просилась со мной в магазин, я отказывал ей под различными предлогами или просто уходил, пока она меня не видела. Если я был со своей новой шайкой на улице, то отворачивался, когда она мне махала рукой.

Я старался не замечать боли в ее глазах и то, как она понуро опускала голову. Взамен я начал уделять ей вдвое больше времени дома. Однако она понимала, что этим я как бы компенсирую свою вину перед ней. Дети не дураки. Но она позволяла мне это делать, и это заставляло меня чувствовать себя еще хуже.

Абсурдность таких отношений заключалась в том, что, оглядываясь назад, я понимаю: проводя время с Энни, я был счастливее, чем когда проводил его с другими. Казаться крутым и быть крутым – это две совершенно разные вещи. Хотел бы я иметь возможность сказать это себе пятнадцатилетнему, как и хренову кучу других важных вещей: что девчонкам на самом деле не нравятся спокойные парни, что замораживать мочку уха для того, чтобы проколоть ее, – плохая идея, что «Тандербёрд» – это некачественное вино и его явно не стоит пить перед свадебным банкетом.

Однако больше всего я хотел бы сказать своей сестре, что люблю ее. Больше всего на свете. Она была моей лучшей подругой, человеком, с которым я по-настоящему мог быть самим собой, единственной, с кем я мог смеяться до слез.

Но у меня нет такой возможности. Когда моей сестре было восемь, она исчезла. Тогда я думал, что это была худшая вещь, которая только могла случиться на свете.

А затем она вернулась.

4

К своему первому дню в Арнхилльской академической школе я готовился так же, как и обычно: перебрав предыдущим вечером с алкоголем, я проснулся позже, обругал будильник и неохотно, в раздражении захромал через лестничную площадку в ванную.

Я включил душ на максимум, однако вода из него все равно шла плохо. Забравшись в ванну, я какое-то время постоял под теплыми струями. С усилием выкарабкавшись обратно и насухо вытершись полотенцем, я надел чистую одежду.

Это были черная рубашка, темно-синие джинсы и поношенные старые кеды. В первый день – либо с иголочки, либо в привычном. Знаю, дурацкая фраза. Я подхватил ее у Брендана, с которым мы когда-то вместе снимали квартиру. Брендан – ирландец, а это значит, что у него имелось сколько угодно присказок для любой ситуации. Большинство из них – совершеннейшая бессмыслица, однако эту я всегда понимал отлично. У каждого есть пара привычных, старых и удобных ботинок. Тех, которые он надевает, когда хочет чувствовать себя легко и комфортно. И при определенных обстоятельствах человек нуждается в них больше, чем в любой другой обуви.

Я провел расческой по волосам. Пусть сохнут. Спустившись вниз, я выпил черный кофе, закурил сигарету и выглянул в открытую заднюю дверь. Снаружи было лишь немногим холоднее, чем внутри. Небо своим цветом напоминало серую бетонную плиту; в лицо била мерзкая морось. Если у солнца есть шляпа, то она явно сделана из дождя.

* * *

Я добрался до школьных ворот без четверти девять, вместе с первыми несколькими учениками: тремя девчонками с ровными распущенными волосами, что-то отстукивающими на своих смартфонах, и группой мальчишек, шутливо пихавших друг друга, что, впрочем, в любое мгновение могло перерасти в настоящую драку. Плюс парочка эмо, сердито глядевших из-под тяжелых челок на учителей.

За ними тащились шедшие по одиночке. Опущенные головы, поникшие плечи. Медленная, шаркающая походка приговоренных. Дети, над которыми издевались.

Особенно мое внимание привлекла одна девочка: низенькая, с кудрявыми рыжими волосами, прыщами, в плохо сидевшей на ней форме. Она напомнила мне девочку из тех времен, когда я сам учился в школе, – Рут Мур. От нее всегда неприятно несло немытым телом, и никто в классе не хотел сидеть рядом с ней. Некоторые дети все время слагали про нее стишки: «Рут Мур – оборванка, дрянная малявка, в бесплатной столовке все просит добавки», «Рут Мур – нищебродка, сидит на диете, лизать она ходит дерьмо в туалете».

Забавно, какими изобретательными становятся дети, когда в них проявляется жестокость.