Похищенная невеста

— Я хотела заниматься музыкой, — ответила она, желая сбить с него спесь. — Но королевская особа не может быть музыкантом.

— Кто это решил?

Марит подавила желание скрыть обиду за шуткой, но Ликос сказал ей правду о себе, и она тоже должна проявить к нему уважение.

— Мои родители. Это не обсуждалось, — сказала она, делая глоток своего «Апероль Шприц», совершенно не чувствуя сладкого апельсина и травянистой горечи.

— Какими были твои родители?

Его глаза блестели на полуденном солнце, и она не могла избавиться от ощущения, что он искал в ее ответе что-то, что помогло бы ему понять, кто она такая на самом деле.

— Они были королем и королевой Свардии.

Ликос посмотрел на нее тем взглядом, который требовал ответа и честности.

— Они были очень заняты. Всегда на встречах или в поездках в дальние страны, — просто ответила Марит. — Папа не должен был стать королем, но его брат погиб в результате несчастного случая, не оставив наследников, поэтому он взошел на трон, хотя, я думаю, этого не хотел.

Впервые Марит произнесла эти слова вслух. И в первый раз она на долю секунды задумалась, нет ли у нее чего-то общего с черноглазым мужчиной с суровым подбородком, который являлся ее отцом.

— Но папа, безусловно, позаботился о том, чтобы Александр и Фрейя знали свои роли и свои будущие обязанности.

— А ты?

— Я не должна была доставлять неприятностей, вот и все.

Так просто, но в то же время, так горько. На обедах ее родители разговаривали только с братом и сестрой. Даже если Фрейя пыталась вовлечь ее в разговор, это всегда было ненадолго. Александр наблюдал за ее попытками с какой-то беспомощной яростью, которая только ухудшила ситуацию, и, в конце концов, Марит решила позволить себе маленькие глупые шалости, невидимые для ее родителей.

Она подняла руки, притворно сдаваясь.

— Это была абсолютно не моя вина, что сын германского посла оказался весь в вишневом соке.

Ликос поднял бровь.

— И откуда мне было знать, что моя юбка была заправлена в трусы на красной дорожке на новогоднем празднике?

Ликос подавился пивом.

— А как насчет исключения из школы-интерната? — спросил он, когда снова смог говорить.

— Да все в порядке. Я признаю это, но…

— А спуск с горы на лыжах, из-за которого твоя мать прервала свое путешествие? Когда тебе было четырнадцать?

Эти слова были как удар в солнечное сплетение. Марит ненавидела, что эта история из ее прошлого до сих пор оказывает на нее такое воздействие. Она попыталась улыбнуться, но Ликос увидел ее замешательство. Она могла понять это по тому, как он наклонился вперед через стол, как его глаза сузились.

— Так что?

— Что? — повторила Марит за ним, как будто у нее была хоть какая-то надежда скрыть правду.

— Марит. — Его голос был предупреждением.

— О да. Печально известная лыжная прогулка, которая испортила очень важную поездку моих родителей в Японию, — сказала она, ее тон был полон горькой иронии. — Та самая, когда мою маму сфотографировали, как она выходит из частного самолета, затем на ступеньках больницы, очень обеспокоенную, когда разговаривает с хирургом. Та самая больница, — сказала Марит, не в силах скрыть в голосе многолетнюю боль, — в которой моя мать так и не навестила меня. Та самая лыжная прогулка.

Марит хотелось плакать. Знал ли Ликос, как неловко было признать, что ее мать даже не удосужилась навестить ее в больнице? Ведь Марит так мало значила для нее.

Ей хотелось, чтобы он понял это. Но как она могла объяснить агонию от одиночества в своем детстве? Что она страдала, потому что ощущала себя невидимкой во дворце, полном людей. Как будто она кричала, но никто ее не слышал.

Ликос стиснул зубы. Виноват ли он в том, что смотрел на нее цинично, как на «бедную маленькую принцессу»? Несомненно. Мог ли понять, почему ее родители не разрешали заниматься музыкой? Вероятно. Но чтобы ее мать отменила поездку и отправила фотографов к палате своего больного ребенка, но так и не зашла в ту палату?

Ликос был вынужден быстро повзрослеть, и, хотя он никогда не признавался в этом ни одной живой душе, все равно никогда не переставал любить свою мать.

Была только одна причина, по которой он держался от нее подальше все это время, — это была ее просьба. Но причины поступка матери Марит он не мог понять.

— Ты была без сознания, когда она пришла?

Марит подняла голову, ее светлые волосы слегка развевались на ветру, глаза были широко раскрыты. В них стояли слезы, но Марит, казалось, не замечала этого.

— Нет. Она уехала еще до операции, — покачала она головой и попыталась улыбнуться. — Но потом прилетела Фрейя, так что все в порядке.

— Когда она приехала?

— Как только смогла.

— Когда?

— Через три часа после того, как я отошла от наркоза.

Наконец маска притворства упала с ее лица. Почему Ликосу потребовалось так много времени, чтобы понять ее? Обычно он виртуозно мог раскусить любого человека. Но почему вдруг решил, что она просто избалованная беглая принцесса?

В ней не было ничего испорченного.

Подошел официант. Взглянув на часы, Ликос спросил Марит, готова ли она отметить что-то в своем списке. Улыбка на ее лице и блеск в глазах были ему наградой.