Похищенная викингом

— Ты должен был сразу признаться, что женишься на мне. — Глаза ее распахнулись и стали огромными, невероятно яркими. — Я считала себя твоей рабыней.

— Ты ошибалась, и это должно тебя радовать, не так ли? — сухо произнес он. — У тебя нет причин размахивать передо мной оружием.

— Ты должен был мне сказать, — повторила она с нажимом, и блеск ее глаз стал ярче прежнего. — Любой на моем месте так отреагировал бы, когда пытаются лишить последней надежды на свободу.

— Но разве я лишаю тебя надежды? — Изо всех сил он старался говорить спокойно, хотя готов был рычать от возмущения ее столь глупым поведением, этими словами, кинжалом, которым она пыталась ткнуть ему в лицо. А более того — необходимостью терпеть возбуждение и невозможность заключить ее в свои объятия. — Ты же сама признала, что у женщины нет выбора. Рабыня ли, жена, она всегда принадлежит кому-то. Почему не мне, раз ты, как утверждаешь, уже смирилась со своей долей.

Рука с кинжалом дернулась вперед.

— Между местом рабыни и жены есть разница!

— Не для тебя. У нас ведь уже есть опыт, — мрачно парировал он. — Если ты считала себя рабыней, должна понимать, что с тобой не обращались плохо. Поверь мне.

— Думаешь, это делает тебя лучше? Поверь и ты мне.

— Я скажу, что думаю. — Он сделал небольшой шаг, потом еще один, и встал так близко, что стоило сделать глубокий вдох — и кончик лезвия рассек бы ему кожу. Он смотрел на нее сверху вниз, каким-то чудом держа руки вдоль тела, тогда как единственным желанием было прикоснуться к ней, повалить на землю и показать, как им хорошо вместе, о чем она, похоже, забыла. — Ты предпочла бы быть моей рабыней?

Она вскрикнула и отпрянула.

— Нет же! Я предпочла бы, чтобы со мной не случалось того, что было. Для свободной женщины это позор!

Не обращая внимания на ее вспышку гнева, Торбранд продолжал:

— Но ты можешь радоваться, ведь это возможность, как ты и хотела, встать на путь мученичества. Разве это не благо для твоей христианской души? Принесение себя в жертву. Вечная борьба.

В ее золотистых глазах мелькало множество эмоций, он внимательно следил, как они менялись, хотя и не мог подобрать названия для каждой. Он подался вперед, и кончик лезвия коснулся туники.

— Неужели, Эльфвина, отдать себя северному чудищу так ужасно, что ты готова отказаться от жертвы? А ведь это и не жертва, и не страдание, верно? Как ни старайся, а отрицать чувства не получится. Отрицать то, чего ты по-настоящему хочешь.

Она побледнела и замерла.

— Ты не можешь знать, каковы мои желания.

— Могу. Ты хочешь меня, — прорычал он, и ей очень не понравилось, как кольнуло при этом сердце. И краска залила ее лицо до корней волос, подтверждая его правоту. Теперь отрицать бесполезно. — Однако одна мысль об этом — оскорбление для твоей мерсийской души. Ты предпочла бы страдания свадьбе со мной, жизни под моей защитой. О боги, ты предпочла бы оставаться рядом со мной в кандалах.

— Я не выбирала свой путь, и кандалы не выбираю, — промолвила Эльфвина, но по ее лицу было видно, какое сильное впечатление произвели на нее его слова. Рука ее ослабла, кинжал опустился. — Но ты ведь женишься на мне в любом случае, так же как и сделал меня своей женщиной — не давая мне право выбора.

— Разве не давая? А как же первая ночь, которую мы провели вместе в шатре?

— О, да, хороший выбор. Голодные волки, убийцы, поджидающие за поворотом… или ты. Торбранд рассмеялся.

— И все же выбор. Он есть всегда. Ты же хочешь выбирать из приятных тебе вариантов, а надо из того, что предоставляют нам боги. Лучше прими это сразу, нравится тебе или нет. Ни один из тех, что они дают тебе, не грозит лишением жизни, не всем так везет, помни.

— Мне стоило бы рискнуть и выбрать волков, — бросила она ему прямо в лицо. — С ними определенно договориться было бы легче, чем с тобой.

Торбранд склонился к самому ее лицу. Улыбка потухла, будто ее и не было.

— Тебе никуда от меня не деться, Эльфвина, волкам ты не достанешься. Но тебе решать, будет ли наша жизнь радостью для тебя или мукой.

Она стояла перед ним на холодной поляне, стараясь справиться с тем потоком эмоций, которые нахлынули волной. Торбранд видел, какая внутри ее идет борьба, как дрожит рука с кинжалом. Но все же он уже хорошо знал свою женщину, свою маленькую мученицу.

— Тебя раздражает совсем не то, что я с самого начала знал, что женюсь на тебе, — заговорил он, не скрывая рвущуюся наружу грустную усмешку. — Ты была моей рабыней, и роль эта тебе очень нравилась.

Как он и предполагал, увидел удивление в ее взгляде, а затем целое соцветие эмоций на лице, раскрывавшихся, сменяя одна другую, их было так много, что выражение лица было не просто определить одним словом. Возмущение. Стыд. Огонь желания горел в ней даже сейчас.

Эльфвина перестала дрожать.

— Ты демон, вырвавшийся из ада, — процедила она.

— И потому я так тебе нравлюсь, Эльфвина, — парировал он, ничуть не оскорбленный ее сравнением. — Ночью и днем, раз за разом, все больше.

Глаза ее пылали, все происходящее в душе хорошо читалось на прекрасном лице.