Похищенные

Это был человек, о котором мне снились кошмары уже несколько недель. Его арестовали за торговлю людьми в целях сексуальной эксплуатации. То, что он с ними делал, я видела в своих сновидениях.

Глядя, как его уводят в наручниках, я разрыдалась от облегчения прямо посреди заправки. У меня не было галлюцинаций. Пока я спала, я была свидетелем того, как реальные люди совершали реальные преступления.

Это означало, что монстров можно остановить.

Я в рекордно короткие сроки сдала экзамены и подала заявление на программу криминологии Университета Миннесоты.

Именно там я узнала, что окружающая среда становится историей. История становится расследованием. Наша преподавательница, доктор Макферсон, в первый же день рассказала нам о детективе, который записывал все, что видел, слышал и чувствовал, подъезжая к месту преступления. Запах цветущей вишни. Лай собаки. Капли росы на лужайке перед бунгало, в котором находились два тела: мужчине были нанесены семнадцать ножевых ранений, женщине – двадцать четыре.

Осматривая дом, детектив тоже записывал все увиденное. Ключи в фиолетовой ключнице в виде шлема викингов, лежавшей на металлической тарелке рядом с входной дверью. Опрокинутый столик со стеклянной столешницей, журналы под ним. Приторно-сладкий запах крови. По словам доктора Макферсон, следователь, впервые прибывший на место происшествия, должен выступить в качестве наблюдателя. Это единственное, что нужно сделать, и тот человек отметил все детали, независимо от того, насколько несущественными они могли показаться.

Дело раскрыла деталь, связанная с росой. Главный подозреваемый утверждал, что пришел в бунгало рано утром, чтобы снять показания счетчика, пробрался по траве, услышал шум внутри и вызвал полицию. Но детектив не заметил покрытых росой следов.

Этого было достаточно. Подозреваемый раскололся. У него был роман с этой женщиной, и в приступе ревности он убил их с мужем.

Окружающая среда становится историей. История становится расследованием.

Стоя на опушке мрачного леса, поглотившего Эмбер Кайнд и Лили Ларсен, я любовалась высокими деревьями и папоротниками, их пышностью и густотой, их первобытностью, которую пока не разрушила близость к Миннеаполису. Застройщикам еще предстояло захватить эти пышные леса, нарезать прохладную землю на квадратные участки в шесть миль, разрекламировать вид на ручей горожанам, которые хотят скрыться от городской суеты и давки.

Но чем дольше я стояла на опушке леса, тем больше начинала понимать, почему их оставили нетронутыми. Было в них что-то пугающее, беспокоящее, что-то, что кололо мое тело, окутывало зловонием обнаженную шею. Запах мертвых животных? Но предупреждение, которое я слышала, было глубже, было еще первобытнее.

Обернувшись, я обвела глазами улицу за спиной – бездушные дома, блестящие машины, уходившие вдаль телефонные столбы. Дикие леса были слишком близки к этому ухоженному миру. Что-то тревожное обитало на границе между мирами. Мне вспомнилось то место в районе Северной петли, где была заживо похоронена недавняя жертва убийства: дикая путаница сорняков и гравия посреди гладкости и блеска большого города.

Я сфотографировала вид на улицу и вид на деревья, включила дистанционный сканер на телефоне и вошла в лес.

Запах суглинка был сильным, древним и удушливым. Запах открыл дверь в комнату, о которой я забыла, полную удивительно счастливых детских воспоминаний. Из книг, поездок в город и тех двух месяцев, что нам разрешали ходить в школу, мы знали, что не все живут так, как мы, обитатели фермы Фрэнка, что другие дети не спят в общей комнате по двенадцать человек, что о них заботятся родители, а не команда женщин, которых зовут Матушками и которые постоянно меняются. Что других не учат шить одежду раньше, чем они освоят алфавит. Что их отцы – не то же самое, что Фрэнк.

Но мы были детьми, играли и смеялись. Когда мы заканчивали работу пораньше, нам разрешали поиграть в прятки в лесу. Мы собирали хворост или выкапывали дикий лук и сочиняли истории о лучниках и принцах.

В этом лесу было что-то зловещее, но в нем было и то сказочное волшебство, которое я уже в детстве начинала чувствовать.

Проходившая через него дорога заросла. Это наводило на мысль, что все, кто жил на той стороне тупика, переехали. Но ручей всегда манит детей, так что где-то поблизости должна была проходить другая тропа. Это могло бы объяснить, почему здесь можно было, не привлекая внимания, похитить девочек.

Поношенные «адидасы» Ру Ларсен обнаружили в пятидесяти двух метрах от леса, по другую сторону от огромного дуба. Их положили рядом с деревом так аккуратно, как если бы девочка сняла обувь в гостях. Почему Ру решила разуться, тоже оставалось загадкой. Ей кто-то велел? Или она, предвкушая купание, сняла кроссовки почти за двести метров до ручья, а потом, увидев опасность, забыла о них и рванула прочь? Но Кэрол Джонсон ясно дала понять, что Ру была не в том состоянии, чтобы бежать. Она была ошарашена и неподвижна, как будто ее перенес из одного места в другое какой-то инопланетный луч.