Похищенный. Катриона

Едва мы оказались под защитой стен Дюнкерка, как устроили военный совет, чтобы обсудить, что делать дальше. Мы увели дочь от отца, угрожая ему шпагой. Любой судья постановил бы возвратить ее ему, а меня с Аланом, конечно, отправил бы в тюрьму. Правда, доводом в нашу пользу было письмо капитана Пеллисера, но ни Катрионе, ни мне не хотелось делать его достоянием гласности. Во всех отношениях наиболее благоразумным казалось отвезти ее в Париж к вождю их клана Макгрегору Бохолди, который, несомненно, будет рад помочь своей родственнице, а с другой стороны, предпочтет укрыть Джеймса от позора.

Путь наш был длительным, так как Катриона ездила верхом много хуже, чем бегала, да и с сорок пятого года почти ни разу в седло не садилась. Тем не менее мы наконец добрались до нашей цели и въехали в Париж рано поутру в воскресенье. Алан тут же повел нас на розыски Бохолди. Оказалось, что жил он в прекрасном доме, и на широкую ногу, так как получал пенсию от Шотландского фонда и имел собственное состояние. Катриону он встретил, как родную дочь, а мне показался весьма вежливым, сдержанным, но и прямым человеком. Мы спросили, не знает ли он что-нибудь о Джеймсе Море.

- Бедный Джеймс! - сказал он, покачал головой и улыбнулся.

Я истолковал это, как умолчание: он что-то знал, но ничего нам говорить не собирался. Тогда мы дали ему письмо Пеллисера, и он нахмурился.

- Бедный Джеймс! - повторил он еще раз.- Ну да есть люди еще хуже Джеймса Мора, но и это чудовищно. Хм, хм! Как он мог так пасть! Очень, очень неприятное письмо. Тем не менее, господа, я не вижу смысла предавать его гласности. Только дурная птица марает собственное гнездо, а мы шотландцы, и все - горцы.

Спорить с ним никто не стал, хотя, быть может, Алан был не слишком доволен, зато все были единодушны в том, что нам с Катрионой следует обвенчаться как можно скорее, и Бохолди занялся этим сам, словно никакого Джеймса Мора на свете и не было вовсе. Он предложил себя в посаженые отцы и изящно вручил мне Катриону, не скупясь на лестные французские комплименты. Только когда церемония была окончена и тост за наше здоровье провозглашен, он сказал нам, что Джеймс в Париже, что он опередил нас на несколько дней, а затем заболел и, по-видимому, надежды нет. По лицу моей жены я догадался, чего ей хотелось бы.

- Так отправимся к нему,- предложил я.

- Если вам так угодно,- сказала Катриона. (Мы ведь только-только вступили в брак!)

Он поселился в том же квартале, где жил вождь его клана, в огромном доме на углу, и мы нашли чердак, где он приютился, по звукам шотландской волынки. Волынку он позаимствовал у Бохолди, чтобы коротать время, пока болеет. Хотя в мастерстве он уступал своему брату Робу, но играл совсем неплохо, и было странно видеть, что на лестнице толпятся французы и многие хохочут. Он лежал на тюфяке, опираясь на подушку. Я сразу увидел, что дни его сочтены, и, без сомнения, не в таком месте думал он встретить свой смертный час. Но даже и теперь я не могу писать о конце его жизни без раздражения. Бохолди, разумеется, предупредил его - он знал, что мы поженились, поздравил нас и благословил как глава семьи.

- Меня никогда не понимали! - сказал он.- Я прощаю вас обоих и ни в чем не стану упрекать.

И он принялся разглагольствовать совсем как прежде, любезно сыграл нам две песни на волынке, а когда мы собрались уходить, занял у меня небольшую сумму. Ни малейшего стыда, но зато прощать он был готов: это ему никогда не надоедало. По-моему, он прощал меня при каждой новой встрече, и когда через четыре дня спустя он преставился прямо-таки в благоухании кроткой святости, мне от досады хотелось рвать на себе волосы. Я устроил ему похороны, но подобрать надпись для надгробной плиты оказалось свыше моих сил, и в конце концов я решил обойтись только датами его жизни.

Благоразумие подсказывало, что нам не следует возвращаться в Лейден, где нас знали, как брата и сестру,- появись мы там в ином качестве, это выглядело бы, по меньшей мере, странным. Лучше всего было возвратиться в Шотландию, куда мы и отправились на нидерландском судне, как только нам прислали из Лейдена оставленные там вещи.