Похищенный. Катриона

Стюарты – за неправое. Теперь судите сами. Кемпбеллы ждут отмщения. Если отмщения не будет, если ваш Джемс избегнет кары, Кемпбеллы возмутятся. А это означает волнения во всей горной Шотландии, которая и без того неспокойна и далеко не разоружена: разоружение – просто комедия…

– Могу это подтвердить, – сказал я.

– Волнения в горной Шотландии сыграют на руку нашему старому, недремлющему врагу, – продолжал прокурор, тыча пальцем в воздух и не переставая шагать по комнате, – и могу поручиться, что у нас снова будет сорок пятый год, на этот раз с Кемпбеллами в качестве противника. И что же, ради того, чтобы сохранить жизнь вашему

Стюарту, который, кстати, уже осужден и за разные другие дела, кроме этого, – ради его спасения вы хотите ввергнуть родину в войну, рисковать попранием веры ваших отцов, поставить под угрозу жизнь и состояние многих тысяч невинных людей?. Вот какие соображения влияют на меня и, надеюсь, в не меньшей мере повлияют на вас, мистер

Бэлфур, если вы преданы своей стране, справедливому правительству и истинной вере.

– Вы откровенны со мной, милорд, и я вам за это очень признателен, – сказал я. – Со своей стороны, постараюсь быть не менее честным. Я понимаю, что ваши политические соображения совершенно здравы. Я понимаю, что на плечах вашей светлости лежит тяжелое бремя долга, понимаю, что ваша совесть связана присягой, которую вы дали, вступая на свой высокий пост. Но я простой смертный, я даже не дорос до того, чтобы называться мужчиной, и свой долг я понимаю просто. Я могу думать только о двух вещах: о несчастном, которому незаслуженно угрожает скорая и позорная смерть, и о криках и рыданиях его жены, которые до сих пор звучат у меня в ушах. Я не способен видеть дальше этого, милорд. Так уж я создан. Если стране суждено погибнуть, значит, она погибнет. И если я слеп, то молю бога просветить меня, пока не поздно.

Он слушал меня, застыв на месте, и стоял так еще некоторое время.

– Вот негаданная помеха! – произнес он вслух, но обращаясь к самому себе.

– А как ваша светлость намерены распорядиться мною?

– спросил я.

– Знаете ли вы, – сказал он, – что, если я пожелаю, вы будете ночевать в тюрьме?

– Милорд, – ответил я, – мне приходилось ночевать в местах и похуже.

– Вот что, юноша, – сказал он, – наша беседа убедила меня в одном: на ваше слово можно положиться. Дайте мне честное слово, что вы будете держать в тайне не только то, о чем мы говорили сегодня вечером, но и все, что касается эпинского дела, и я отпущу вас на волю.

– Я дам слово молчать до завтра или до любого ближайшего дня, который вам будет угодно назначить, – ответил я. – Не думайте, что это хитрость; ведь если бы я дал слово без этой оговорки, то ваша цель, милорд, была бы достигнута.

– Я не собирался расставлять вам ловушку.

– Я в этом уверен, – сказал я.

– Дайте подумать, – продолжал он. – Завтра воскресенье. Приходите ко мне в понедельник утром, в восемь часов, а до этого обещайте молчать.

– Охотно обещаю, милорд. А о том, что я от вас слышал, обещаю молчать, пока богу будет угодно продлевать ваши дни.

– Заметьте, – сказал он затем, – что я не прибегаю к угрозам.

– Это еще раз доказывает благородство вашей светлости. Но все же я не настолько туп, чтобы не понять смысла не высказанных вами угроз.

– Ну, спокойной ночи, – сказал Генеральный прокурор.

– Желаю вам хорошо выспаться. Мне, к сожалению, это вряд ли удастся.

Он вздохнул и, взяв свечу, проводил меня до входной двери.

ГЛАВА V

В доме генерального прокурора

На следующий день, в воскресенье, двадцать седьмого августа, мне удалось наконец осуществить свое давнее желание – послушать знаменитых эдинбургских проповедников, о которых я знал по рассказам мистера Кемпбелла. Но увы! С тем же успехом я мог бы слушать в Эссендине почтенного мистера Кемпбелла. Сумбурные мысли, беспрестанно вертевшиеся вокруг разговора с

Престонгрэнджем, не давали мне сосредоточиться, и я не столько слушал поучения проповедников, сколько разглядывал переполненные народом церкви; мне казалось, что все это похоже на театр или (соответственно моему тогдашнему настроению) на судебное заседание. Это ощущение особенно преследовало меня в Западной церкви с ее трехъярусными галереями, куда я пошел в тщетной надежде встретить мисс Драммонд.