Похищенный. Катриона

– Впервые об этом слышу, – с коротким смешком отозвался вошедший. – Должно быть, моя челядь позабыла о вас. Но вы своего добились, я Престонгрэндж.

С этими словами он прошел в смежную комнату, куда по его знаку я последовал за ним и где он зажег свечу и сел за письменный стол. Это была длинная, но просторная комната, сплошь уставленная книжными полками вдоль стен. Огонек свечи в углу слабо освещал статную фигуру и энергичное лицо Генерального прокурора. Он был красен, глаза его влажно блестели, и, идя к столу, он заметно пошатывался. На нем, несомненно, сказывался обильный ужин, однако и разум и язык повиновались ему полностью.

– Ну что же, садитесь, сэр, – сказал он, – и давайте сюда письмо из Пилрига.

Он небрежно пробежал глазами начало письма, взглянул на меня и кивнул, дойдя до моего имени, но последние строчки, как мне показалось, прочел с удвоенным вниманием – я даже могу поручиться, что он перечел их дважды.

Вполне понятно, что в это время у меня колотилось сердце: ведь я перешел свой Рубикон и очутился на поле битвы.

– Весьма приятно познакомиться с вами, мистер Бэлфур, – сказал он, дочитав письмо. – Разрешите предложить вам стакан кларета.

– С вашего позволения, милорд, вряд ли это будет правильно, – ответил я. – Как сказано в письме, я пришел по важному для меня делу, а так как я не привычен к вину, оно может подействовать на меня плохо.

– Что же, вам виднее, – сказал он. – Но если разрешите, я, пожалуй, выпил бы бутылочку.

Он позвонил, и слуга, словно по условному сигналу, внес бутылку вина и стаканы.

– Вы решительно не хотите присоединиться ко мне? –

спросил прокурор. – Ну, тогда – за продолжение знакомства! Чем могу вам служить?

– Вероятно, мне следует начать с того, милорд, что я явился по вашему настойчивому приглашению, – сказал я.

– Стало быть, у вас есть некоторое преимущество передо мной, ибо могу поклясться, что до нынешнего вечера я никогда о вас не слышал.

– Верно, милорд, мое имя вам совершенно незнакомо, –

сказал я. – И все же вы с некоторых пор стремитесь встретиться со мной и даже объявили об этом публично.

– Желательно, чтобы вы подсказали мне разгадку, –

ответил он. – Я не пророк Даниил.

– Быть может, вам будет легче понять меня, если я скажу, что, будь я расположен шутить – а это не так, – я бы мог потребовать с вашей милости двести фунтов.

– На каком основании? – осведомился он.

– На том основании, что за мою поимку обещана в объявлении награда, – сказал я.

Он резко отодвинул стакан и выпрямился в кресле, где до сих пор сидел развалясь.

– Как прикажете это понимать? – спросил он.

– «Высокий, крепкий юноша лет восемнадцати, – прочел я на память, – говорит чисто, не как горец, бороды не имеет».

– Помню эти слова, – сказал он, – и, если вы явились сюда с необдуманным намерением позабавиться, они могут стать для вас пагубными.

– Намерения мои серьезны, – отвечал я, – ибо речь идет о жизни и смерти, и вы меня отлично поняли, я тот, кто разговаривал с Гленуром, когда в него выстрелили.

– Раз вы явились ко мне, могу предположить только одно: вы считаете себя невиновным, – сказал он.

– Вы совершенно правы, – подтвердил я. – Я преданнейший слуга короля Георга, но если бы я знал за собой какую-нибудь вину, я бы поостерегся входить в логовище льва.

– Рад слышать, – сказал прокурор. – Это такое чудовищное преступление, мистер Бэлфур, что ни о каком помиловании не может быть речи. Варварски пролита человеческая кровь. Это убийство – прямой бунт против его величества, против всей системы наших законов, устроенный известными нам явными врагами. Мне это представляется делом весьма серьезным. Не стану скрывать, я полагаю, что преступление направлено лично против его величества.

– И к несчастью, милорд, – довольно сухо вставил я, –

также и против другого высокопоставленного лица, которого я называть не стану.

– Если ваши слова – намек, то должен вам сказать, что странно их слышать из уст верного подданного. И если бы они были произнесены публично, я счел бы своим долгом взять их на заметку, – произнес прокурор. – Мне сдается, вы не сознаете серьезности вашего положения, иначе вы не стали бы ухудшать его намеками, порочащими правосудие.

В нашей стране и в руках его скромного служителя Генерального прокурора правосудие нелицеприятно.

– Осмелюсь заметить, милорд, – сказал я, – что слова эти не принадлежат мне. Я всего лишь повторяю общую молву, которую слышал по всей стране и от людей самых различных убеждений.

– Когда вы научитесь осторожности, вы поймете, что такие речи не следует слушать, а тем более повторять, –