Похитители снов

Серый Человек достал из сумки папку и разложил ее на кровати. Сверху лежала программа курса: «Средневековая история, часть 1. Список литературы: Идея братства в англосаксонской поэзии…» Надев наушники, он включил подборку «Flaming Lips» и почувствовал себя в целом счастливым.

Зазвонил телефон. И пузырь радости лопнул. Номер на экране был не бостонский – следовательно, звонил не старший брат. Он ответил.

– Добрый вечер.

– Да? Ну, наверное.

Звонил доктор Колин Гринмантл, профессор, который оплачивал ему расходы. Единственный, у кого был еще более внимательный взгляд, чем у Серого Человека.

– Знаете, что облегчило бы мне звонки? Если бы я знал ваше имя, то мог бы нормально поздороваться.

Серый Человек не ответил. Гринмантл пять лет прожил, не зная его имени; мог прожить и еще пять. В конце концов, подумал Серый Человек, если не пользоваться им достаточно долго, он, возможно, забудет собственное имя и станет кем-то совершенно другим.

– Вы нашли? – спросил Гринмантл.

– Я только что приехал, – напомнил Серый Человек.

– Могли бы просто ответить на вопрос. Могли бы просто сказать «нет».

– «Нет» – это не то же самое, что «пока нет».

Гринмантл замолчал. На земле за крохотным оконцем трещал кузнечик. Наконец профессор произнес:

– Не медлите.

Серый Человек долгое время охотился за тем, что невозможно было найти, купить, приобрести, и инстинкты подсказывали ему, что Грейуорен не дастся в руки легко. Он напомнил Гринмантлу, что прошло уже пять лет с тех пор, как они принялись за поиски.

– Неважно.

– Что за внезапная спешка?

– Его ищут и другие.

Серый Человек бросил взгляд на свои инструменты. Он не хотел, чтобы Гринмантл помешал ему неторопливо исследовать Генриетту.

Он сказал то, что уже знал Диклан Линч:

– Его всегда кто-нибудь ищет.

– Да, но не в Генриетте.

5

Ночью, на Монмутской фабрике, Ронан проснулся. Он покинул сон, как моряк покидает судно, налетевшее на скалы – без оглядки, торопливо, как можно быстрее, изготовившись к удару о воду.

Ронану приснилось, что он поехал домой. Дорога до Амбаров извивалась, как нить накаливания в лампочке – сплошь спиралеобразные повороты и головокружительные подъемы среди вздыбленной земли. Это были не укрощенные горы и холмы той местности, где жили родители Ганси. Восточные холмы Сингерс-Фоллз представляли собой торопливые зеленые складки местности, внезапные пригорки, небрежные следы топора в заваленных камнями лесах. От холмов поднимался туман, в них садились облака. Ночь, спускавшаяся на Амбары, была на несколько оттенков темнее, чем в Генриетте.

Ронану снилась эта дорога снова и снова, чаще, чем он ездил по ней в реальности. Угольно-черное шоссе, старый дом, внезапно возникающий из темноты, одинокий вечный свет в комнате его молчаливой матери. Однако во сне он никогда не доезжал до дома.

И на сей раз тоже. Но Ронан увидел нечто, что захотел забрать с собой.

Лежа в постели, он с трудом задвигался. Сразу после пробуждения – после возвращения из сна – его тело не принадлежало никому. Он смотрел на него сверху, как плакальщик на похоронах. Утренний Ронан был вовсе не таким, каким он ощущал себя изнутри. Всё, что не натыкалось на острие жестокой улыбки этого спящего юноши, запутывалось среди безжалостных крючков татуировки, затягивалось под кожу и тонуло.

Иногда Ронан думал, что вот так и попадет в ловушку, оставшись плавать вне собственного тела.

В бодрствующем состоянии Ронану не позволялось ездить в Амбары. Когда Ниалл Линч умер – точнее, не умер, а его убили, забили насмерть монтировкой, которая лежала рядом с ним, когда Ронан его обнаружил, испачканная кровью, мозгами, большей частью лица – лица, которое было живым, возможно, всего час или два назад, пока Ронан спал неподалеку, спал крепким ночным сном, о чем с тех пор ему оставалось только мечтать… так вот, когда Ниалл Линч умер, адвокат объяснил сыновьям нюансы отцовского завещания. Братья Линч получили огромное наследство, но стали бездомными. Все деньги переходили к ним – при одном условии: им воспрещалось ступать на свою землю. Они не имели права прикасаться к чему бы то ни было в доме.

Включая собственную мать.

«Надо оспорить завещание в суде, – заявил Ронан. – Мы должны побороться».

Диклан ответил: «Неважно. Мать без него – ничто. Мы вполне можем уехать».

«Надо бороться!» – настаивал Ронан.

Но Диклан уже отвернулся.

«Она бороться не станет».

Ронан наконец сумел пошевелить пальцами. Тело вновь принадлежало ему. Он ощутил прохладную деревянную поверхность коробки в руках и неизменное присутствие кожаных шнурков, скользивших по запястьям. Нащупал впадины и подъемы букв, вырезанных на коробке. Щели ящичков и очертания прочих подвижных частей. Пульс у Ронана участился – это был восторг творца. Всеобъемлющий восторг создания чего-то из ничего. Не так-то просто вынести нечто из сна.

И не так-то просто вынести из сна только что-то одно.

Принести хотя бы карандаш было маленьким чудом. Тем более извлечь что-нибудь из собственных кошмаров. Никто, кроме Ронана, не знал, какие ужасы населяли его подсознание. Страхи, демоны, завоеватели, звери.