Поход на Бар-Хото

Каждый из выступавших, включая Багмута, рассыпался в благодарностях Наран-Батору – за то, что не побрезговал мнением простого солдата, но в итоге решительно не соглашался с тем, будто у нас есть три варианта дальнейших действий: нет, вариант один – возвращаться в Ургу. Опять, правда, на этот раз в другом ракурсе, всплыла байка о мышах, победивших льва, которому не хватило мудрости с ними не связываться.

Настала моя очередь. Все взгляды сосредоточились на мне, даже Зундуй-гелун, до того делавший вид, что дремлет, приподнял свои изуродованные веки. Наран-Батор смотрел на меня так, словно моим голосом будет говорить его судьба.

– Я – военный советник, – по-монгольски обратился я к нему, легко находя слова и лишь изредка прибегая к помощи Цаганжапова. – Я всегда помогал вам наилучшим образом использовать имеющиеся в вашем распоряжении силы и средства для победы над врагом, но сейчас речь идет не просто об успехе или неудаче, а о жизни и смерти сотен людей. Я не считаю себя вправе давать вам какие бы то ни было советы. Мое дело – при любом вашем решении сделать всё от меня зависящее, чтобы осуществить его с наименьшими потерями.

Во взгляде Наран-Батора мелькнуло разочарование. Видно было, что он растерян и не знает, как быть. Бесславное возвращение в Ургу станет концом его карьеры, но разгром бригады будет иметь для него еще более катастрофические последствия – если, конечно, он останется жив и не сбежит, а принесет повинную голову в столицу.

Тихий ангел пролетел под сводами шатра, когда раздался звонкий фальцет Дамдина. Пренебрегая остатками приличий, он уже не через Наран-Батора, как прежде, но непосредственно от своего имени приказал начальнику обоза отобрать старых и больных верблюдов, а командиру Ойратского полка – реквизировать этих животных у торгоутов. В безлунную ночь, с криками и стрельбой, надо будет погнать их к крепостным стенам – тогда гамины, заслышав приближающийся топот и выстрелы, но ничего не видя в темноте, подумают, что мы решились на ночную атаку, откроют огонь и израсходуют свой и без того ограниченный боезапас. Затем начнется настоящий штурм.

Зундуй-гелун жестом одобрил этот прожект, остальные молчали. Видя, что вопросов нет и не будет, я спросил, почему, собственно, китайцы откроют огонь по верблюдам. Да, в темноте их топот можно принять за конский, но крепости не берут в конном строю. Почему они поверят в это и начнут стрелять?

Оказалось вот что: они подумают, что мы хотим быстрее выйти из-под огня, чтобы спешиться под самой стеной, в мертвой зоне, где пули нам не страшны. Кроме того, с седла проще забраться на стену, чем с земли.

– А вообще-то они сперва начнут стрелять, а уж потом подумают, для чего им это нужно. Китайцы легко поддаются панике, – по-русски, будто мы с ним были вдвоем, закончил Дамдин с той же безапелляционностью, с какой объяснял нам с Цаганжаповым, почему пушка полковника Ляна никогда не выстрелит.

Я взглянул на Наран-Батора и по выражению обреченности у него на лице понял, что он утвердит предложенный Дамдином план.

Так и произошло.

22

На другой день после совещания у Наран-Батора я показал Дамдину мою схему штурма. Полкам, сотням и дивизионам отводились определенные участки крепостной стены, пулеметчикам – сектора обстрела, группам стрелков – позиции для поддержки атакующих огнем и т. д. Для человека без военного образования он на удивление быстро разобрался со значением обозначающих исходные рубежи зубчатых полуколесиков, кружочков, пунктирных и сплошных стрелок и прочими штабными штуками. Вдвоем пошли к Наран-Батору, тот позвал начальника штаба, и после полуторачасового обсуждения моя диспозиция была принята с рядом внесенных ими поправок.

Успех затеи с верблюдами казался маловероятным, но я не видел в ней большой беды. Не выйдет – значит, штурма не будет, только и всего, но меня тревожила судьба вставших на нашу сторону тордоутов. Один из них, добрый честный парень по имени Зоригто, ходил за моей Грацией, я привязался к нему и не хотел, чтобы в случае нашего отступления победители расправились с ним как с изменником. Он считал себя прежде всего монголом, а уж потом тордоутом, но его отец и два брата держались противоположного мнения. В результате Зоригто оказался у нас, а его родичи – в Бар-Хото.

Я сказал Дамдину, что, если придется снимать осаду, надо взять с собой наших тордоутов. Китайцы, может быть, на радостях их и простят, но перешедшие к китайцам соплеменники – нет. Он предостерег меня, чтобы я не вздумал им это предлагать: у них и мысли не должно быть, что мы сомневаемся в победе.

Мы расстались, и я пошел в расположение наших артиллеристов. Багмут встретил меня не так чтобы ласково, но поговорить согласился. Сели под брезентовым тентом, распяленным на половинках продольных жердин от осадной лестницы с проемами от пущенных на топливо ступенек. Выговаривать за это Багмуту было так же бесполезно, как угрожать арестом за недосмотр при погрузке снарядов.