Поход на Москву

Пролетка отъехала шагов пятьдесят. В это время снаряд бронепоезда со свистом проносится над самыми головами и разрывается несколько впереди пролетки. Солдат-возница старается быстрее проскочить гиблое место, куда уже в продолжение нескольких минут ложится второй снаряд, и гонит коней карьером. Пролетка налетает колесом на какой-то столбик и опрокидывается. Оба — священник и старый Манштейн, один через другого, вылетают из пролетки на пыльную дорогу.

— Не побились, — успокоительно говорит наводчик.

Действительно, встает батюшка, поднимает из пыли слетевшую с головы шляпу, встает и старый полковник Манштейн. Слышно, что старик Манштейн ругается.

— Вот мастер старый чистить! — с некоторым восхищением говорит хоботовый номер Саломатин. Видно, он еще в Турецкую кампанию научился так складно выражаться.

— Он тебе бы и не так загнул, — с какой-то гордостью за старого полковника говорит ездовой корня. — Да он скиснается, потому с ним священная особа.

Володя не вмешивается в разговор знатоков руготни, но сам считает, что старый Манштейн стесняется довольно своеобразно.

Глупое состояние — стоять в бездействии и ждать, пока тебе на голову бронепоезд пошлет снаряд.

«А ведь это поражение», — думает Володя.

— Попросимся у командира в цепь с пехотой, — прерывает его невеселые мысли голос старшего орудия.

Командир сперва нахмурился, потом, посмотрев на своих людей, вооруженных пехотными винтовками с подсумками, решил:

— Идите, все равно орудие действовать не может. Наводчик идет за старшего, слушать его команду.

«Пехоте люди нужны, большие потери», — подумал он про себя.

Маленькая группа артиллеристов присоединилась к своей рассыпавшейся по склону холма пехотной цепи.

Почти сейчас же откуда-то справа по цепи передали команду:

— Цепь вперед!

Пехотная атака, да еще атака Дроздовской пехоты, — это было для Володи чем-то совершенно новым. Все его внимание и усилие воли было сосредоточено на том, чтобы не отстать от цепи. Сперва, поднявшись, они шли, потом бежали вперед. Шелест пулеметных очередей над головой, пыль от пуль, ложившихся впереди.

Цепи, хриплый крик «Ура!», свист снарядов — все смешалось в какой-то однородный шум. Когда он терял дыхание от бега, то останавливался на минуту, чтобы набрать воздух, и в это время стрелял вперед, в сторону полотна железной дороги, где перебегали темные фигурки людей и откуда пылью и вспышками обозначались места, с которых противник еще вел огонь. Но артиллерийский огонь красных как-то сразу замолк. Ослабел огонь пулеметов и винтовочной стрельбы. Когда это произошло, он не мог бы сказать, также каким образом очутился вблизи двух серых составов бронепоездов. На них временами взлетал к небу сноп огня от снарядов, рвавшихся на броневых площадках.

Прекратилась и винтовочная стрельба.

Красные бегут!

— Гайка у них отвинтилась! — слышал он, как кричали в цепи.

Теперь Володя уже совсем около полотна железной дороги. Между двумя броневыми площадками длинный вагон-пульман синего цвета.

«Что делает здесь среди этих броневых серо-зеленых площадок этот нарядный вагон?»

Руководимый движением, в котором главным стимулом, как ему потом казалось, было любопытство, он вскакивает на ступеньку классного вагона, вбегает в коридор. Это вагон 1-го класса с мягкими малиновыми плюшевыми диванами. Только сняты некоторые переборки между купе. На маленьких столиках стоят пишущие машинки, цветы в вазах, пахнет духами. Но вагон пуст. На полу лежат разбросанные груды каких-то бумаг. В обширном двойном купе на стене перед ним большой, написанный маслом портрет. Портрет как живой, видно, кисть большого мастера. Со стены смотрит на него лицо с характерной козлиной бородкой, живыми, сверкающими под пенсне глазами Мефистофеля — сам главковерх Красной армии Лев Троцкий.

Это продолжалось одно мгновение. Отстранив его в сторону, к стене подскочил доброволец-разведчик Першин.

— Вот тебе, с-сын! — И удар тяжелой шашки рассек портрет по диагонали. Скручиваясь, свесилось серое полотно, мираж исчез.

— Хоть бы живого! — обернулся он к Першину.

— Достанем и живого!

Першин бежит дальше по коридору.

— Не лезь на площадки! — кричит старший орудия, влезший сам на одну из них. — Снаряды здесь рвутся!

Через минуту в руках старшего большое шелковое, обшитое золотой бахромой знамя. «Харьковский Комунар. Памяти павших товарищей Хрулева…» — успевает прочесть Володя. Наводчик, скомкав, прячет знамя за пазуху и швыряет ему со смехом матросскую фуражку, на околыше которой написано «бронепоезд».

— Ребята, не задерживайся! — кричит он другим батарейцам. — Красные еще не все переправились через реку. Айда к реке! — и соскакивает с площадки.

Почти одновременно на другом ее конце раздается оглушительный взрыв и клубы черного и едкого желтого дыма, среди которого прорываются языки пламени, заставляют людей отбежать от полотна.

Наступившие быстро сумерки и усталость людей прерывают преследование красных. Какой-то крупный большевик, говорили, что Свердлов, бежал через реку с остатками команд бронепоездов и уцелевшими людьми красных частей.