Поход на Москву

Вдоль всего длинного вагона шли койки в два этажа, там, где посредине вагона товарного были на обе стороны двери, стоял длинный стол. Тут сидел Алексей и писал рапортичку; когда писал сведения обо мне, конечно, многие приблизились, чтобы ознакомиться, кто такой новый пришел. И знакомились. «А я тоже реалист! — сказал Алексей. — Из Ворожбы».

Половина была молодых, и они были приветливее. Кто-то из старых тут же заметил взводному:

— Смотри, новый ботинки получил, а я в старых хожу!

Взводный мне выдал под расписку патроны, два английских котелка и кружку.

— А стрелять-то умеешь?

— Умею.

— Ну, так завтра в дежурную часть пойдешь!

Кто-то хихикнул. На другом узеньком столе между коек сидели картежники. Освободившись от официальностей, устраивал свою койку. На ней лежал матрац и два одеяла, подушка у меня была чудная, та, что мне бабушка подарила в Кошелевке; она ходила в путешествия Пржевальского по пустыне Гоби с дедушкой Колей, кожаная, набита конским волосом; наволочка мамой сшита. А дома подушка всегда на кушетке лежала. Теперь идет в путешествие со мною!

Мне кажется, что я только попробовал прилечь, но уже спал… Ночью мы не ушли. В семь утра подъем, умываться на «чистом воздухе» у крана было непривычно, меня, конечно, опережали «старые», я был готов один из последних и переоделся во все английское, только сапоги надел в конце концов, потому что обмотки не держались на ногах. Не я один был в сапогах. Сигнал: «На поверку выходи!» Строились там, где канцелярия роты, приблизительно в половине длины поезда. Оказывается, наш взвод помещается в трех вагонах, еще есть взвод службы тяги и взвод службы связи; рядом с нашим поездом был второй, хозяйственная часть, с нею взвод тяги шел. На поверку выходили все, так что фронт был большой. Впервые стоял в строю воинской части, был вторым с правого фланга во второй шеренге.

«Липеровский». — «Есть!» Да, да, я в роте железнодорожного батальона! Наряды. «Шапки долой, пой молитву!» Пропели бодро «Отче наш». «Разойдись!» Спешили в вагоны: «каптер» нес хлеб, и его помощники по наряду чай и кофе. На столе резали длинные буханки хлеба военного образца. «Кому?» — «Алексею!» — «Кому?» — «Муратову!» — «Кому?» — «Что новый пришел». Сегодня внешние наряды нес взвод тяги! С утра к поездам прицеплены паровозы громадные «ЭХ» американского типа, их звали «Эхо» в обиходе. Дождя нет, поезда наши выглядят нарядно и после девяти утра тронулись! Оба поезда очень длинные; второй — обычные теплушки и половина пульманов; он идет в получасовом интервале, на станциях стоят на смежных путях для пользования электрическим током первого поезда. Казалось, что не торопились, но к часу дня пришли в Нежин. Обед в бачках приносят, борщ и кашу с мясом, и в вагоне раздают по котелкам. Не всегда проходит раздача без спора: ложки стучат! «За добавкой подходи!» «Смотри, голодные пошли», — шипят что постарше, а молодые тут как тут гремят котелками, и все съедается без остатков. Сытно!

Когда тронулись «на север» со станции Дарница, в вагон пришел начальник службы пути поручик Петр Васильевич Иванченко. Он изложил нам оперативную задачу роты: начиная станцией Ворожба, на всех узловых и значительных станциях остаются наши офицеры комендантами; с ними два-три солдата из взвода службы связи. Взводы пути и тяги несут всю охрану поезда. Паровозы наши, но машинисты «от дороги», так что на паровозах, кроме охраны, взвод тяги дает механиков, когда нужны починки. Наш головной участок «Орел». Затем объяснял, что может случиться в пути, где должен работать каждый взвод в своей области, а если нужно в связи с обстоятельствами, все работают вместе дружно, быстро, толково для исправлений в кратчайший срок.

Нежин… Сколько раз мы были здесь на станции «проездом» в Кошелевку, даже часто ели традиционный борщ, который всегда был готов к проходившим поездам.

Большой столовый зал, пальмы в кадках, громадный самовар; хорошо сервированный стол, белый и зеленый бокал у каждого прибора — так запечатлелось с детства! Но с детства я помню, что я сейчас же сбегал за вокзал, туда, где стояли наши лошади, что пришли за нами из Кошелевки. Они приветствовали меня тихим ласковым ржанием, и я потчевал их сахаром кусковым, который я привозил с собой из дому, а если нет, то тем, что стащил со стола вокзального. Мягкие губы осторожно гребли по ладони, пока захватят кусочек. Обходил, похлопывал, поглаживал, ласкал голову, они знали меня. А Опанас — кучер и носильщик — переносил чемоданы с перрона к экипажу. Потом через весь город, заезжая на почту, почтовый ящик № 12, в Кошелевку! Еще по дороге заезжали на главной улице в кондитерскую Тецлава, попались пирожные. Если мне удавалось взобраться на козлы к Опанасу, я был уже совершенно счастлив!

Нежин… Быть может, бабушка Яна в городе у Давидовичей?

Предупредив взводного, пошел я к дежурному офицеру просить разрешения пройти в город. Он удивился: «Ведь до города далеко, ты знаешь город?» Когда узнал, что я тут бывал не раз, что я могу повидать своих, дал разрешение охотно.