Поход на Москву

Этот 42-й, или, как его называли более просто, «Назаровский» полк, набранный из казаков низовых станиц, главным образом из станицы Ново-Николаевской Таганрогского округа, составлял со 2-м Лабинским Кубанским полком Отдельную Казачью бригаду, приданную к Добровольческой армии на Украине. Бригадой командовал генерал-майор Скляров.

Вспоминая виденное и пережитое в рядах Назаровского полка, где я провел лето 1919 года добровольцем в 1-м взводе 1-й Партизанской конной сотни, я хочу внести посильную лепту участия в сохранение истории этого доблестного полка и отдать долг уважения имени моего боевого командира. Да будет легка ему азиатская земля, принявшая его честную и смелую жизнь! Глубокий поклон ему от его бывшего партизана.

Я увидел Назарова в первый раз в нашей станице Ново-Николаевской летом 1918 года: небольшого роста, подтянутый офицер, со смуглым лицом и коротко подстриженными черными усиками, шел, тихо разговаривая, как будто с самим собою, по улице станицы. За его спиной совершенно свободно следовал заседланный караковый конь. Он очень внимательно прислушивался к словам шедшего впереди его офицера. Стоявший рядом со мной пожилой казак шепнул мне:

— Это наш Назаров. Погляди-ка, как он разговаривает с конем… Больших кровей лошадь… Н-да… — и прищелкнул в восхищении языком.

Пройдя вперед, Назаров остановился и сказал что-то лошади. Та сама подошла к нему, и Назаров спокойно сел на нее. А потом, повернув коня, он послал его на ближайший плетень сада. Лошадь легко перемахнула через него и сейчас же, почти с места, взяла его обратно. Мы переглянулись с казаком в изумлении.

Мое близкое знакомство с Назаровым оказалось, к сожалению, весьма неудачным.

Кончив Донской кадетский корпус в 1919 году, я опять приехал в мою станицу. Невдалеке от нашего дома на церковной площади происходило каждый день обучение молодых казаков, предназначенных для пополнения 42-го Донского полка.

Однажды с группой сверстников-друзей я издали наблюдал за учением, когда заметил подъезжающего к нам верхом Назарова.

Приблизившись к нам, он спросил:

— Господа, не может ли кто-нибудь из вас посмотреть за моей лошадью? Мне надо проверить моих казаков. Если же кто-нибудь из вас умеет сидеть на лошади, то он сможет проездить моего Зораба. Хотите, кадет? — обратился Назаров ко мне.

Я вспыхнул от гордости и ответил:

— Так точно, господин есаул!

— Тогда садитесь и поезжайте. Зораб выезжен очень хорошо, но помните, что это — чистокровный англо-араб. Поэтому в мыле не приводите его обратно.

Я сел на лошадь и поехал по улице, ведшей к нашему дому.

Зораб шел легко, танцуя и прося повода. Проезжая мимо нашего сада, я заметил в нем мать и приветственно помахал ей рукой. Но тут произошло что-то ужасное: из подворотни ближайшего дома наперерез Зорабу вынеслись три огромных волкодава, они в ярости бросились под ноги коню, стараясь укусить его. Зораб от испуга прыгнул в сторону, взвился на дыбы и потом, заложив уши назад, помчался полным карьером по улице… Фуражка моя слетела. Я вцепился в коня и не старался удерживать его.

Только на самой окраине станицы мне удалось перевести Зораба на шаг. Перепуганный конь дрожал всем телом. К моему глубокому стыду, он был совершенно мокрый и покрытый хлопьями мыла.

Когда я привел его на площадь, Назаров очень строго посмотрел на меня, но не сказал ничего обидного. Я был очень смущен.

Некоторое время спустя станица опустела: молодые казаки ушли на фронт. Как-то, не сговариваясь, несколько моих друзей и я сам решили ехать тоже к Назарову в полк.

Самое трудное было уговорить мать добровольно отпустить меня на фронт. Бежать из дому, как это я уже делал в начале Гражданской войны, я больше не хотел. Мать, узнав о моем решении, умоляла меня не бросать ее: отца уже не было, старший брат дрался на Кубани, в рядах Дроздовского конного полка. Но я был непоколебим и угрожал в случае отказа уехать на фронт без благословения. Мы проговорили с матерью всю ночь. Когда стало уже светать, мать в изнеможении тяжело вздохнула и сказала мне:

— Ну что ж, тогда поезжай с богом. Пойдем, помолимся вместе…

Мы стали с нею на колени перед нашими почерневшими старинными образами, а затем мать, заливаясь слезами, простила и благословила меня в ратный путь.

Мы сначала приехали в Кривой Рог, только что очищенный от большевиков восстанием офицеров. Запуганный хозяин пустой гостиницы, где нам были отведены комнаты, долго и растерянно извинялся за беспорядок: в залах валялись переломанная мебель, груды разбитого стекла, на полу виднелись какие-то подозрительные темные пятна, обои были испещрены следами пуль.