Поход на Царьград

Удар плёткой был до того силён, что Доброслав упал в траву и на какой-то миг потерял сознание. Открыв глаза, он увидел всё ещё плывущую навстречу солнцу священную белую лодью. Сейчас только двое, Волот и отец, держали её, остальные были побиты стрелами. Мерцана всё так же протягивала свои руки с караваем хлеба, будто теперь просила врагов: «Пощадите!» И губы её поневоле шептали это слово. Бедная девочка, у кого ты просишь о милосердии?…

Упал отец, пронзённый стрелой, и тогда, подняв лицо к небу, взмолился Доброслав:

— Световид, мы же столько принесли тебе жертв! Почему не поражаешь громом и молниями наших врагов?! Световид… Бог, я взываю к тебе!

Вот и Волот упал, и рухнула на него священная белая лодья, а дочь жреца подхватил на руки совсем юный хазарин знатного, судя по тюрбану с чёрным и белым перьями на голове, происхождения с жёлтыми, как у молодого волка, глазами. Потом он промчался с драгоценной ношей почти в двух шагах от лежащего в густой траве Доброслава, обдав его ветром.

Ещё несколько мгновений и всё было кончено. Так же внезапно, как и налетели, хазары покинули с награбленным добром и пленницами лес. Те русы, кого миновала стрела или сабля — а таких остались единицы, — поднялись с земли, выползли из-за кустов, начали бродить среди убитых и узнавать своих.

Доброслав бросился к отцу, тот ещё дышал. Плача, он поднял его голову, отец открыл глаза, узнал сына:

— Доброслав, сынок, умираю… Видишь, как тяжело жить здесь, среди хазар и ромеев… Обещай мне, что покинешь эту землю и уйдёшь к берегам Борисфена…

— Обещаю, отец, — рыдал Доброслав.

— Вырастешь, но помни, твоя жизнь там… Помни, сы-ы… — Голова отца запрокинулась, на губах показалась кровь.

Здесь, у поверженной священной белой лодьи, и нашёл мальчика Родослав, волосы которого сразу сделались белыми…

* * *

Доброслав прожил у него десять лет. У жреца он познал всех славянских богов, научился собирать травы и лечить ими людей… Потом спустился в свою обветшалую избу. Подправил её, завёл лошадь, собаку Буку, а в последнее время и поросят… Исправно платил дань тиуну, хорошо работал на его виноградниках, а однажды, когда заболел его сын, вылечил мальчика травяными отварами. Аристея, жена тиуна, подарила Клуду статуэтку богини красоты Афродиты, из пены рождённой девы. Доброслав поставил её в углу на деревянную подставку и всякий раз, когда вспоминая дочь жреца Мерцану, возжигал перед этой фигуркой нагой женщины жертвенный огонёк.

— Богиня, — молился Клуд, — ниспошли на меня сон, в котором бы я узнал, жива ли эта девушка, а если жива, где проживает… Может, нищенкой, покрытая грязью и язвами, или, проданная в рабстве, в гареме какого-нибудь кизиль-баши, а что хуже всего — в солдатском лупанаре, где, намазанная и напудренная, как китайская хайша, растрачивает своё тело и любовную страсть за несколько фоллов с каждым купившим её на ночь велитом… Тогда уж лучше не знать о её судьбе жрецу Родославу, скорбящему не только о дочери, но больше всего оттого, что почти погиб весь род, который был обязан уберечь… Самое страшное, что случилась эта погибель в день праздника Световида, закончившегося чёрной бедою…

Вот и снова Клуд застал жреца, в немой тоске сидящего на берёзовом пне возле землянки. Уже несколько раз звал его жить в свою избу, но Родослав отмахивался:

— Нет, сынок, я хочу скоротать свой век рядом с повергнутым богом и рядом с погребальным костром, на который мы водрузили погибших людей, веривших мне, и которых я предал.

— Это не так, Родослав, ты здесь ни при чём. Может, виноват наш обычай, что в праздники, идя к богам, не берём с собой никакого оружия?…

— Молчи… Не кощунствуй! И не успокаивай более. Люди назвали меня Родославом, а следовало бы — Родогасом. — И крупные слёзы покатились по впалым, морщинистым щекам старика.

Здорово сдал за последнее время некогда статный черноволосый жрец. Одет в рваньё. Глаза его тусклы и безжизненны, белая борода нечёсана, руки дрожат; он беспрестанно кашлял и хватался руками за горло — Доброслав знал, что во время побоища верховного жреца сильно ударили в грудь шестопёром…

Клуд поздоровался.

— А, Доброслав… Это ты, сынок, рад видеть тебя… Что нового в селении?

— Приехал велит Фока, привёз повеление тиуна ехать мне в Херсонес к протосфарию с соляным обозом, который пришёл с Меотийского озера, — Добросав полез в мешок, вынул поросячью голову, хлеб и две баклажки с мёдом.

— Спасибо, сынок. И спасибо твоим поселянам, не забывают Родогаса…

— Не надо так, отец, не надо…

Родослав махнул рукой, давая понять, что разговор окончен.

3

Тиун, забрав с собой с десяток солдат и наказав Аристарху удвоить бдительность, так как солевары расположились возле дома, в каких-нибудь ста шагах, поехал собирать дань с поселян, Аристея, оставшаяся с детьми, села к окну и стала смотреть на дальние холмы, на вершине которых ещё лежал снег.