Похоронное бюро «Хэйзел и Смит»

– Возьми вот тот альбом, самый верхний, – она подняла руку – даже такое простое движение требовало от нее усилия, – и указала на стопку альбомов, лежащих на сундуке.

Взяв искомое, я снова устроился у ее ног.

– Здесь – только моя болезнь, – пояснила она.

С первой же страницы мне в лицо бросилась черно-алая пустыня с редкими увядающими деревьями и полная серых камней и обглоданных костей животных. Жуткого вида червь извивался, присосавшись к ветви. Зеленые листья около его пасти почернели и свернулись.

В полной тишине я листал альбом, наблюдая, как это странное пространство уничтожает червь. Постепенно из мира пропадали все краски, кроме черной. Последние рисунки были сделаны уже углем, без единого проблеска света.

– Дориан… – Дора положила руку мне на плечо.

Ощутив ее прикосновение, я осознал, что почти не дышал. И что по щекам катились крупные злые слезы.

Дора была… талантливой. Очень талантливой.

До чего же несправедлив порой Господь, раздавая испытания…

– Можно я заберу их? – хрипло спросил я, прижимая к груди альбом.

– Я хотела об этом попросить, – ответила сестра. – И не только этот. Забери все альбомы, спрячь их. Они станут не нужны, когда я уйду. Оливер терпит мои картины только ради меня. Он не считает их ценными. Но моя жизнь здесь, в этих альбомах. Забери их. Так я останусь с тобой.

Я закусил губу. Моих сил хватило только на то, чтобы решительно кивнуть. Конечно, я сделаю все, о чем ты попросишь, сестренка. Разве могу я иначе?

– Спасибо, мой милый… У меня есть еще одна просьба. Тебя не затруднит?

– Все, что захочешь…

– Я хочу написать тебя. Написать твой портрет.

* * *

Следующую пару дней мы провели в мастерской. Мне казалось, что Доре становится лучше – она рисовала уверенно и бодро и словно светилась изнутри, полупрозрачная в ярких солнечных лучах.

В мастерской было светло и тихо.

Мой портрет она взялась писать акварелью.

– Для такого призрака, как ты, и краски должны быть призрачными, – весело сказала она.

Я не стал с ней спорить.

Сидел послушно и ровно, так, как она велела, и щурился от солнца, попадающего в глаза. Мне нравилось, что, пока я позирую, я могу наблюдать за Дорой. Как сияло вдохновением ее лицо и блестели глаза, пока она водила кистью по приколотому к мольберту листу акварельной бумаги.

Сердце болезненно сжалось при мысли, что, возможно, я последний раз вижу ее такой. Она уже казалась почти исчезнувшей, тенью прежней себя.

В мастерской мы были почти все время – чтобы не мучить Дору хождением по лестницам, Оливер приказал подавать обед сюда. И сам присоединялся к нам на это время. Я не знал, как лучше заговорить с ним о просьбе Доры, и поэтому большую часть времени молчал, грея пальцы о чашку с чаем. Кинс-холл был старым домом, сквозь щели которого вальяжно гулял сквозняк, и я постоянно мерз.

А Дора в легком муслиновом платье не замечала холода.

– Оливер, – мое замешательство не укрылось от ее проницательного взгляда. – Дориан хотел бы забрать часть рисунков. Это возможно?

– Да, конечно, – чуть помедлив, ответил Оливер. – Это ведь твои рисунки. Ты ими и распоряжаешься.

– Оливер, – она наградила его взглядом, в котором читался мягкий укор. – Мы оба знаем, кто на самом деле распоряжается моим имуществом. Но я прошу тебя, прислушайся к этой моей просьбе. О большем я тебя не попрошу.

Мы закончили обед в молчании, хоть Дора и пыталась разговорить нас. Я чувствовал, что Оливеру тяжело находиться с нами, но не мог понять – я тому причиной или состояние сестры.

Так или иначе, он поспешил покинуть нас. А Дора вернулась к мольберту.

На третий день портрет был готов. Дора с гордым видом развернула ко мне мольберт, и я не смог сдержать восторженного вздоха – настолько живым казалось мое лицо. Легкие полупрозрачные мазки уловили мою истинную суть. Неяркие краски только подчеркивали мое одиночество.

– Это прекрасно, – прошептал я, подходя к Доре. – Ты – самая талантливая женщина на Земле, дорогая.

– Пустяки, – она приподнялась на цыпочки и поцеловала меня в лоб. – Мне повезло с красивым натурщиком, вот и все.

– Спасибо, что не попросила меня раздеться!

Она рассмеялась.

– Обязательно надо в следующий раз! Поможешь собрать краски?

Ее ящик для художественных принадлежностей стоял неподалеку. Дора собирала коробочки с акварелью, а я отвернулся к фарфоровому тазу, чтобы смыть краску с кистей.

Когда коробочка с акварелью упала на деревянный пол и покатилась мне под ноги, время остановилось. Не осталось ничего – кроме этого звука.

Я обернулся, бросился к Доре и успел подхватить ее раньше, чем она упала бы на пол. Одного прикосновения к ней мне хватило, чтобы понять – совсем скоро все будет кончено.

– Дориан… – прохрипела она, хватая ртом воздух. – Помни… ты обещал…

Ее сухая рука сжимала платье на груди, на лбу выступила испарина, а глаза покраснели. Я прижал другую ее руку к губам и прошептал:

– Все, что ты захочешь, милая. Все, что ты захочешь.

Я не был настолько жесток, чтобы рассказывать ей, что все будет хорошо. Я знал смерть в лицо, слишком близко и слишком долго. Я мог лишь молиться о том, чтобы все закончилось быстро.