Похоронное танго

— Значит так, батя, — говорил Гришка. — Ты открой окно передней комнаты, на веранду, да и сиди там, с автоматом наготове. Они, конечно, если полезут в темноте, то не с реки, как утром, а с передней стороны. С реки больно подходы запутанные, и если при свете это им удобно было, пробираться, прячась, то в темноте, наоборот, лучше с открытого места идти, машины подогнав и фарами нас слепя. Конечно, они со всех сторон сидят, чтобы не дать нам шанса уйти, но мы уж просчитали, как выскользнуть. А если они атаку начнут, ты просто пали из автомата, вот это и это передернув и переведя. Можешь и не целиться — все равно не попадешь. В любом случае, автоматная очередь из окна их на время залечь заставит, а мы, выстрелы услышав, как раз успеем вернуться и настоящий отпор дать. Ясно тебе?

— Как не ясно? — сказал я. — Яснее некуда.

И вот сидели мы и смотрели, как последний краешек солнца за деревьями исчезает, последний ободок огненно-красного колеса, от которого отсветы и отблики повсюду бегут и листву зажигают на мгновение, перед тем, как совсем листве погаснуть и в хмурую синеву облачиться, и как на смену сумеркам тьма приходит.

— А ты слышал, батя? — сказал Константин. — Катерина замуж за Гришку согласилась выйти, если живы останемся.

— Слышал, — ответил я. — Хорошее дело.

И посмотрел, как солнце за деревьями скрылось, лишь на верхушках деревьев прощальным светом чиркнуло, да на небе золотисто багровое марево растеклось, и будто раздвинулось небо, будто свод его вширь и ввысь раздался. И такое было впечатление, будто с этим солнцем наша жизнь заходит, будто погружаемся мы в вечную тьму, по лесенке вниз, без возврата…

— Пора! — сказал Гришка, когда и небо поблекло, и только случайное облачко, проплывающее вдали, было отголосками света по брюху пропитано. — С Богом, братцы!

А времени-то было ни много, ни мало, около половины двенадцатого. Коротки июньские ночи!

И, пользуясь этим моментом смены света на тьму, когда у любого наблюдателя должно глаза заложить, прежде чем он опять четко видеть начнет, они и выбрались с задней стороны дома, через низенькое окошко возле кухни, почти с угла. Я и сам толком не разглядел, как и куда они исчезли, хотя и знал направление, в котором они двинутся.

А я, значит, в переднюю комнату направился да с автоматом у окошка присел. Подумал немного, ещё два автомата приволок и пистолет. И устроился с этим арсеналом, ровно Рэмбо какой. Самому стало бы смешно, когда бы не было так грустно.

Десять минут протекло, пятнадцать… Тьма совсем глухая обрушилась, так резко, как только летом бывает. Луна, конечно, светила, и звезды сияли, но даже их свет терялся возле земли, для непривычных глаз.

И тишина.

А потом как взорвалось: издали, слева — с южной, то есть, стороны, где наша река поворот делает и прямиком в Волгу устремляется — донеслись вопли, удары, металла скрежет, стекла звон… Это, значит, сыновья мои по одному из бандитских подразделений ударили.

И сразу все вокруг ожило. И слева, и справа, и сзади, и спереди моторы машин взревели, голоса послышались. Кто-то закричал:

— Они по той стороне прорываются! Окружайте их, не дайте им уйти! Главное, выход к реке стерегите, чтобы они уйти не могли!

И по дороге, мимо калитки, прокатили два джипа, с выключенными фарами. Я автомат настропалил, хотел очередь по ним дать, чтобы остановить их, да передумал. Мое время ещё не пришло.

И не зря я вмешиваться не стал. Услышал я, как джипы вираж закладывают, на повороте дороги, и сразу же вслед за этим несколько выстрелов и жалобный такой визг машин, которые на обочину заносит. Это, я так понял, кто-то из моих сыновей уже туда перебрался и по шинам стрелял. А потом опять удары, и испуганные вопли, и чье-то уханье молодецкое, как ухают, когда дрова колют или тяжелый катер моторный сволакивают на воду: «У-ух!.. У-ух!..» И удары, и опять вопли, и чей-то рев:

— Да чего вы шарахаетесь? Стреляй по нему!

И опять выстрелы. Я головой вертел, потому что теперь в двух местах уже шум сражения раздавался.

И тут с места дальнего сражения вдруг грохнуло мощней некуда, и чуть не столб пламени к небесам вырвался, и на мгновение четко-четко все вокруг осветил — с той излишней четкостью, которая глаза режет и все, что видишь, в силуэты превращает. Увидел я силуэты бегущие, и силуэтами колышущиеся лапы вековых сосен, и как эхом взрыва шишки с этих сосен роняет.

Я понял, что у одной из машин бензобак рванул — простреленный, что ли — и рванула она, и загорелась. Вот только кто по бензобаку стрелял, и кого взрывом уничтожило? Не разобрать было, потому что шум сражения в том месте стих, после взрыва, будто там вообще никого в живых не осталось, и лишь машина догорала, освещая хмурым, в червоточинках, огнем дальний край перелеска и, наверно, берег реки под ним, только берега реки мне видно не было…

Это потом я узнал, что мои сыновья специально машину подорвали, чтобы бандитов взрывом шугануть и под шум панику от бандитов оторваться, с другой стороны на них наскочить.