Похоронное танго

— А я вот и думаю… При каких условиях девка, которая все церковные правила блюдет, «возлюби ближнего», там, «не прелюбы сотвори», в чистоте живи, и далее, что там имеется, и блюдет с гордостью и страстью, на горло этим гордости и страсти наступит и мужику отдастся?

— Так вы знаете?.. — совсем она сникшей сделалась, едва начав выправляться.

— Глаза у меня есть, соображаю, что к чему, — ответил я чуть уклончиво, не говоря, что все напрямую видел. Зачем девчонку совсем смущать? — Но ты на мой вопрос не ответила. Так я тебе на него отвечу. А при таких условиях подобная девка с мужиком ляжет, если заранее решила смерть принять. Пожертвовать собой ради других, так? И вот перед тем, как на смерть отправиться, решает она воспоминание о себе любимому оставить. Незабываемое воспоминание. Пусть помнит он, что получил самое дорогое, что у неё есть. А сама-то лишь отчаянием дышит… И, когда он ушел, выжидает она несколько времени, чтобы убедиться, что не вернется он, и что никто её исчезновения до поры не заметит, и направляется к двери, о которой все забыли. Тем более, что и заперта дверь. А у неё ключик, конечно, имеется…

— А что мне делать? — спросила она. — Видите, я несчастья всем приношу. И я понимаю, что за мной они охотятся. То ли считают, будто мне от деда какие-то тайны известны, за которые убивать надо, то ли воображают, что я — это Татьяна. Ну, что это я их враг, который им много неприятностей доставил, потому что знают, что враг их — девка, которая в этом доме сидит. А Татьяна исчезла, и я одна за двоих осталась… Что ж, если моя смерть и ей поможет, если перестанут охотиться за ней, так ещё лучше. А жизни ваших сыновей я принимать не вправе. Пусть меня убьют — тогда ведь от вас отстанут. И уцелеете вы, и снова ваша жизнь нормально пойдет.

— Глупости ты говоришь! — ответил я. — Ты пойми, они уже так бандитам навредили, что их все равно убить попытаются, выйдешь ты сейчас под пулю или нож, или нет. А вот если ты уйдешь и погибнешь — для них смысл, ради которого они сражаются, пропадет. А когда для человека смысл пропадает, он точно в драке погибнет. А вот если они будут знать, что тебя защищают — так их силы удесятерятся и такие горы они смогут своротить, что, Бог даст, отобьемся. То есть, должна ты здесь оставаться, чтобы им было, кого защищать — если хочешь им шанс на жизнь подарить. А от смерти, если она тебе написана, все равно никуда не денешься. Если они погибнут, то и нас перебьют. А если они выстоят — все мы жить будем. Вот и получается, что твой долг и твоя жертва — не бросать их, и ждать, чем дело кончится. Ожидание — оно всего тягостнее, и самая большая жертва, которую твоему Богу можно принести. А быстрая смерть — она всегда легче, её и полноценной жертвой не назовешь… И потом. Может, зацепилось в тебе Гришкино семя, и с этого момента ты уже моего внука несешь. Так можно ли ребенком жертвовать, который, прикинь-ка по сути, уже существует? Нет уж, будь добра, выноси его, чтобы, если Гришка голову сложит, Гришкин след на земле и во времени не затерялся. Вот он, твой долг, и ту уж соответствуй.

Вот так я говорил, коряво, наверно, несколько, и многословно, но мне важно было убедить её.

А она внимательно так, задумчиво теперь на меня смотрела.

— Нельзя мне ребенка рожать, — сказала она. — Сами знаете, какого корня я побег. До семи поколений, сказано… Понимай, и на него, на младенца проклятие ляжет. Если понесла я, то тем более мне надо смерть принять, чтобы несчастных не плодить.

— Опять-таки, глупости! — возразил я. — Наша порода, знаешь, какая? Устойчивая! Гришкино семя любое проклятие перешибет. И потом, если сейчас мы отобьемся, то на том проклятие и кончится, говорю тебе. Потому что, если хочешь, сейчас проклятие все свои последние силы напрягает, чтобы тебя раздавить. А вот как лопнет оно на этом напряжении — так совсем по-иному жизнь пойдет. Ни ты больше не будешь несчастной, ни дети твои.

Она головой начала покачивать, но перестала. Потом вздохнула.

— Подвинься чуть-чуть, дядя Яков, дай присесть рядом с тобой.

Я ноги подвинул, она присела.