Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны. Часть вторая

— Он себе нарочно выбрал сильно заржавевшую винтовку, чтобы научиться чистить, тер ее, как кобель сучку, но, если бы даже купил себе на два кило пакли больше, все равно ничего не мог бы вычистить. Чем больше чистил, тем винтовка хуже ржавела, а постом на смотру ходила винтовка у офицеров по рукам, и все удивлялись, как это можно довести винтовку до такого состояния. Наш капитан всегда ему говаривал, что солдата из него не выйдет, что лучше всего ему пойти повеситься, чтобы не жрал задаром солдатский хлеб. А он только из-под очков глазами хлопал. День, когда он не попадал в наряд или в карцер, был для него большим праздником. В такие дни он обыкновенно писал свои статейки о том, как тиранят солдат, в газеты, пока не сделали у него в сундуке обыска. Ну и книг у него там было! Все только о разоружении и о мире между народами. За это его отправили в гарнизонную тюрьму, и с тех пор мы от него избавились, пока он опять у нас не появился, но уже в канцелярии, где он сидел и выписывал пайки; его туда поместили, чтобы не входил в соприкосновение с командой. Таков был печальный конец этого интеллигента. А мог бы стать персоной, если бы по своей глупости не был разжалован. Мог бы стать подпоручиком.

Капрал вздохнул.

— Уж на что: складки на шинели не умел заправить. Только и знал, что выписывал себе из Праги всякие жидкости и мази для чистки пуговиц. И то они у него были ржавые. Но языком трепать умел, а когда стал служить в канцелярии, так только и делал, что пускался в философствования. Он и раньше был на это падок. Одно слово — «человек», как я вам уже говорил. Однажды, когда он пустился в рассуждения перед лужей, куда ему предстояло бухнуться по команде «ложись!» — я ему сказал: «Когда начинают распространяться насчет человека да насчет грязи, мне, говорю, вспоминается, что человек был сотворен из грязи, — и там ему и место».

Высказавшись, капрал остался очень собою доволен и стал ждать, что скажет на это вольноопределяющийся. Однако первым отозвался Швейк:

— За такие вот штуки, за придирки несколько лет тому назад в 35-м полку некий Коничек заколол капрала и себя. В «Курьере» это было. У капрала на теле было этак с тридцать колотых ран, из которых больше дюжины было смертельных. А солдат после этого уселся на мертвого капрала и, на нем сидя, заколол и себя. Другой случай произошел несколько лет тому назад в Далмации: там зарезали капрала, и до сих пор неизвестно, кто это сделал. Это осталось погруженным во мрак неизвестности, и выяснено было только то, что фамилия зарезанного капрала была Фиала, а сам он был из Драбовны под Турновом. Затем известен мне еще один случай с капралом Рейманеком из 75-го полка…

Не лишенное приятности повествование было прервано громким кряхтением, доносившимся с лавки, где спал обер-фельдкурат Лацина.

Патер просыпался во всей красе и благопристойности. Его пробуждение сопровождалось теми же явлениями, что пробуждение молодого великана Гаргантюа, описанное старым веселым Раблэ.

Обер-фельдкурат рыгал и зевал на целый околоток. Наконец он сел и удивленно спросил:

— Что за чорт, где это я?

Капрал подобострастно ответил пробуждающемуся начальству:

— Осмелюсь доложить, господин обер-фельдкурат, вы изволите находиться в арестантском вагоне.

На лице патера мелькнуло выражение удивления. С минуту он сидел молча и напряженно думал, но безрезультатно. Между событиями минувшей ночи и пробуждением его в вагоне с решотками на окнах простиралось море забвения. Наконец он спросил все еще стоявшего перед ним в подобострастной позе капрала:

— А по чьему приказанию меня, как какого-нибудь…

— Осмелюсь доложить, безо всякого приказания, господин обер-фельдкурат.

Патер встал и зашагал между лавками, бормоча, что он ничего не понимает. Потом он опять сел и спросил:

— А куда мы, собственно, едем?

— Осмелюсь доложить, в Брук.

— А зачем мы туда едем?

— Осмелюсь доложить, туда переведен весь наш 91-й полк.

Патер начал опять усиленно размышлять о том, что с ним произошло, как он попал в вагон и зачем он, собственно, едет в Брук именно с 91-м полком и под конвоем. Наконец он настолько очухался, что заметил присутствие вольноопределяющегося. Он обратился к нему:

— Вы человек интеллигентный; может быть, вы можете объяснить мне, не утаивая ничего, каким образом я попал к вам?

— С удовольствием, — по-приятельски сказал вольноопределяющийся. — Просто-напросто вы примазались к нам утром при посадке в поезд, так как были под мухой.

Капрал строго взглянул на вольноопределяющегося.

— Вы влезли к нам в вагон, — продолжал вольноопределяющийся, — это факт. Вы легли на лавку, а Швейк подложил вам под голову свою шинель. На предыдущей станции обходившая поезд инспекция занесла вас в список офицерских чинов, находящихся в поезде. Вы были, так сказать, официально обнаружены, и из-за этого наш капрал должен будет явиться к полковнику.

— Так, так, — вздохнул патер. — Значит мне на ближайшей станции нужно пересесть в штабной вагон. А что, разносили уже обед?

— Обед будет в Вене, господин обер-фельдкурат. — вставил капрал.