Похождения инвалида, фата и философа Додика Берлянчика

— Послушай ты, жидо-масон! — услышал он сквозь туманное беспамятство резкий, подсапывающий голос. — Мне надоело слышать твои бредни! Десять минут тебе на размышление... Или ты подпишешь отказную, или тебя отвезут на поля орошения и прикончат. Там, среди покойников, много вундеркиндов... Швырните эти кости в спальню, пусть подумает!

Подручные исполнили это приказание и прикрыли в спальню дверь. Берлянчик лежал на запыленном узорчатом полу в какой-то не­лепой позе Большой Медведицы с неестественно вытянутой шеей и под­жатой ногой. Его байковая пижама вывернулась набок и тянула своим воротом горло, а французская булавка, заменившая пуговицу, больно врезалась в бок. «Ой!» — простонал он, высвобождая руку и пытаясь подхватить больничный шлёпанец ногой. «Додик, — услышал он обжигаю­щий шёпот Горчака, который вынес из-под арабской спальни перепуган­ный мотылёк. — Мы пропали, Додик…»

Да! Амулем, Алик, — печально отозвался Берлянчик. — Конец всему... Мне, тебе, ёжику-пробке для бутылок и зеркалам для попугайчиков…

 — Куда же ты ползёшь?

— Я должен попрощаться с ней, — прошептал Берлянчик, продол­жая по-пластунски из последних сил двигаться к стенному шкафу. — Мадам, — сказал он, укрываясь в нише. — Я никогда не думал, что на закате дней своих...

— Уходите. Вы всех погубите!

— Да, да! Я ухожу. Последнее напутствие, мадам…

— Оставьте меня! Не прикасайтесь!

— Друг мой... где ваше сострадание? Я всегда верил в женское участие, в вашу неземную доброту!

Это была святая правда! Берлянчик знал, что мольбой и слеза­ми от женщины можно добиться большего, чем молодостью и красотой, и что выплакать женскую благосклонность легче, чем победить её в отк­рытом бою.

— Мадам, — страстно зашептал он. — Перед вами существо, кото­рое доживает последние минуты... Вот оно! Это я. Человек, кото­рый после первого инфаркта поднялся до великой идеи меценатства, а после двух инсультов — к триумфу духа над каторжной бухгалтерией любви. И именно теперь я стану жертвой негодяев! И все мои побе­ды над собой превратятся в мешок костей. Я больше не увижу вас, «Виртуозов Хаджибея», президентской канцелярии и больничных тарака­нов. О, мадам! Если вы женщина, и у вас есть сердце, не откажите обречённому в вашей доброте! Ну, идите же сюда, милосердие моё… Пусть ваше «да» станет последней милостью, прощальной слезой. Ро­зой, брошенной на плаху…

И эта страстная мольба Берлянчика достигла цели.

— Профессор, я вас понимаю, — взволнованно прошептала моло­дая женщина. — Но не тут же... Не в стенном шкафу...

— Ангел мой! Я счастлив, что судьба дарует вас, и не хочу выглядеть нахалом — требовать ещё и королевский будуар.

— Но это опасно, сюда войдут!

— Вы правы, не будем терять время…

— Нет, нет, пустите. Я боюсь!

— Весна моя! Ни слова больше. Я вам помогу, клянусь! Я найду средства для предвыборной борьбы. Вы расклеите ваши плака­ты на всех столбах и поздравите с Днём металлурга всех райсобесовских старушек. У вас будет своё лобби в Киеве.

— Да, но как, если говорите, вы обречены?!

— Неважно! Не забывайте, что я советник Президента. Я вам дам адрес бизнесмена из Тайваня, и он откроет вам кредит, у него огромные виды на Одессу! Но молчите же, молчите... о, как я тронут вашей добротой!

Но тут раздался ироничный голос с резким самоварным под­свистом:

— Вы живы, господин Берлянчик?

— Вот сволочь! — в сердцах вырвалось у Додика. И понося на чём свет мафию и бандитов, которые не дают покоя личности даже в самые интимные минуты, Берлянчик выскочил из своей неприхотли­вой обители любви и замертво растянулся на паркете.

— Идиот, посмотри, в какой позе ты лежишь! — услышал он пре­рывающийся от ужаса шёпот Горчака. — Убери это... Повернись лицом к полу!

Обнаружив свою оплошность, которая могла стать для него ро­ковой, Берлянчик тотчас же скрючился в три погибели, чтобы скрыть бесспорную улику женского присутствия, и в этой позе палачи опять заволокли его в гостиную.

— Ну, что вы решили, мсье Берлянчик? Будем подписывать документы или нет?

— Позвольте мне ещё подумать, — ответил Додик, обнаруживая готовность тут же вернуться к этому занятию. Но сильная рука схва­тила его за ворот больничной куртки и рывком вернула на середину комнаты.

— Да или нет, Берлянчик?

— Но ещё пять минут, не больше…

Мужчина в кресле едва обозначил ухмылку на губах. Его глаза чуть-чуть разъехались и, казалось, брызнут раскалённым изумрудом, если багровые скулы не удержат их.

— Хватит! — заорал он. — Я уже слышал про школу гениев и вун­деркиндов. Я не желаю тратить время на этот лошадиный бред!

Потеряв голову от возмущения и гнева, Берлянчик, как пружина, выпрямился и гордо гроизнёс: