Похождения инвалида, фата и философа Додика Берлянчика

В те же дни он купил револьвер и портупею с кобурой, наподо­бие той, что носят детективы. Оружие было газовое, но переделанное под боевые патроны. Оно висело у Додика под мышкой, как застарелая паховая грыжа, мешая свободному движению руки и вздувая гулю на спине. Но Додик мирился с этим неудобством; он понимал, что про­изойдет, когда вместо ядерных контейнеров румын получит вагон зер­кал для попугайчиков.

Узнав от Димовича, что в этот вагон Газецкий должен подло­жить ядерные контейнеры, Берлянчик оказался в затруднительном по­ложении: он не знал, как этому помешать.

Проще всего, конечно, было сообщить об этом в милицию или на таможню. Но старая одесская традиция подпольного цеховщика запре­щала ему доносительство по любому поводу и в любой форме. Она, эта традиция, гласила, что в конфликте двух сторон нельзя прибегать к третьей силе — государству, которое поставило большинство населе­ния или за грань нищеты, или вне закона и, следовательно, утратило моральное право власти над ним.

Погрузка веселого птичьего товара шла на одном из городских прирельсовых складов. День был осенний, унылый. Из широких складс­ких ворот то и дело выплывал желтый автопогрузчик, неся на своих подхватах небоскребы ящиков, и затем исчезал в темном зеве вагона. Тут же скандалили двое арендаторов, не поделившие складские поме­щения. Первый из них криком излагал свою точку зрения, в то время, как второй убегал на склад, чтобы избавить свою психику от несокру­шимой логики оппонента, а затем они менялись местами: второй аренда­тор выбегал на платформу и орал свои возражения, в то время, как первый, не слушая, убегал на склад.

Таможенника, обычного в таких случаях, не было. Он пил кофе на складе, передав контроль за погрузкой представителю «Монако», мужчине средних лет с белым плоским лицом и крупным розовым носом. Дождавшись, когда арендаторы, накричавшись, ушли, он подозвал одно­го из рабочих.

— Давай, Федюха. Зови!

Зажав в руке пачку сигарет, Федюха в пьяную раскачку бросил­ся к боковому въезду.

Но тут случилось совершенно непредвиденное: из центральной проходной появился Берлянчик. Он легко поднялся по каменным всходам на рампу и уверенно направился к складу. «Кто это? — тревожно по­думал «монаковец», опуская учетную тетрадь. — Что ему нужно?» В свою очередь, Додик внимательно оглядел его: строгий семейный реглан, заброшенная лысина, отороченная серебристым можжевельником, и турецкие туфли из набука. «Странно! — подумал Берлянчик. — Обычно, предел мечтаний подобных типов — это совместный супружеский чай с вареньем в майскую грозу. Как он оказался в компании с Газецким?».

— А где таможня? — весело спросил Додик, подходя.

Монаковец тоскливо оглянулся в сторону бокового въезда, отку­да с минуты на минуту должен был появиться Газецкий.

— Сейчас придет.

— Гм, — напирал Берлянчик. — Любопытно!

— Что именно?

— Если я не ошибаюсь, этот груз идет за границу?

— Туда много груза идет.

— И весь без таможни?

— Простите... а кто вы такой?

Берлянчик загадочно подмигнул:

— Скажем. Представимся! Не беспокойтесь…

Он расстегнул змейку куртки, открывая к обозрению портупею с кобурой, и достал из бокового кармана какой-то прибор. «Счетчик Гейгера!» — в ужасе узнал монаковец. Его крупный розовый нос и бе­лое анемичное лицо сразу поменялись цветами. Уже не сомневаясь, что перед ним агент службы безопасности, он заикаясь произнес:

— Извините, э-э-... вас можно на минуту?

— Я слушаю? — холодно ответил Додик.

Монаковец сложил губы преданной баранкой:

— Я человек бесхитростный...

— Прекрасная черта!

— Боюсь вы не поняли. Я э-э... этим не горжусь. Просто став­лю вас в известность, что страдаю этим недостатком. Ведь сейчас простого откровенного языка никто не понимает.

— Совершенно верно, — согласился Додик. — Чем искренней себя ведешь, тем тебе меньше доверяют. Я тоже испытал это на себе.

— Вот видите... Я думаю, мы поймем друг друга.

— Что вы имеете в виду?

— Пять тысяч!

Берлянчик снова хитро подмигнул:

— Э, нет, — уклончиво ответил он. — Это не моя школа...

— Извините, я э-э... не понял?

— А что тут непонятного? — удивился Додик. — Я говорю, что это не моя школа, вот и все... Это, смею доложить, типичная школа Липовецкого.

Монаковец снова потемнел лицом.

— Да, но... Кто это? — пробормотал он. — Или в чем отличие? Не бойтесь. Мы тут одни, вы можете смело называть вещи своими именами.

— В чем отличие? — сухо произнес Берлянчик. — Принципиальное! Липовецкий любит польку-бабочку, а я... — тут его голос приобрел грозные начальственные нотки, — вальс-бостон!

С этими словами Берлянчик решительно отодвинул собеседника в сторону и вошел в вагон.

Тем временем Газецкий, получив знак от первого рабочего, опус­тил свинцовое забрало, включил мотор и направил «Вольво» к боковому въезду. Но тут ему наперерез бросился второй рабочий:

— Назад! — кричал он. — Облава! СБУ. Смывайтесь!