Похождения одного матроса

– Кушайте, земляк! Кофе хороший. По сорока центов платили.

Чайкин поблагодарил и стал пить вторую чашку, закусывая поджаренным хлебом.

Опять наступило молчание.

Наконец Чайкин, желая быть вежливым, проговорил:

– Очень скусный кофий.

– Понравился? Может, еще чашку?

– Вовсе не могу. Сыт по горло… Вот вы давеча сказали:

«У каждого свое горе!» Это вы правильно сказали. Только разное оно бывает. Наше матросское горе одно, а на сухой пути – другое. Но только здесь, я полагаю, меньше горя, потому как люди без прижимки живут. Сам себе господин.

– Это, положим… Но самое большое горе на свете не от тиранства, а когда ежели совесть непокойная! – грустно промолвила еврейка и покачала головой, словно бы хотела избавиться от каких-то мучительных дум.

– Без совести – беда! Обманом жить вовсе нельзя.

– Вы думаете?

– То-то, думаю.

– А живут же люди.

– Это разве которые бесстыжие.

– Может, и я обманом живу. Как вы полагаете?

Чайкина точно резануло по сердцу. Сам правдивый и доверчивый, он считал такими же и других.

И, тронутый ласковым вниманием, оказанным ему в этом доме, он порывисто проговорил:

– Этого не может быть.

– Почему не может быть?

– Человека сейчас видно. Он себя оказывает.

Еврейка грустно усмехнулась.

– Это вы зря на себя обсказываете. Зачем вам обманом жить?.. Какая такая нужда? – снова заговорил Чайкин.

– Верно, душа у вас чистая, что вы этого не понимаете… И вот что я вам скажу: ежели вы останетесь здесь, вы не очень-то верьте людям… Вот к нам вы пришли, а мало ли что с вами могло случиться… Тут надо во всем опасение иметь… Многие обманом живут…

Матрос ничего не понимал. «Что с ним могло случиться? Его здесь приютили, обошлись ласково, а жидовка точно от чего-то предостерегает…»

– Есть тут много таких людей… Заманят вас, напоят чем-нибудь, да и свезут на какое-нибудь судно матросом…

Потом ищите, кто это заманил вас!.. – заметила Ревекка.

– Это нехорошо! – наивно произнес Чайкин.

– То-то я и говорю…

– Да вы разве заманиваете?

Еврейка молчала.

– Судьба каждому человеку дана! – наконец проговорила она. – И ежели которому человеку судьба залезть в болото, не выйти ему из него. Никогда не выйти! – с бесконечной тоской прибавила она.

Чайкин недоумевал и искренно жалел Ревекку, хотел было попросить ее объяснить ему, про какое болото она говорит и отчего нельзя из него выйти, но в эту минуту кто-то три раза постучал в двери.

– Это отец. Не говорите ему ни слова о нашем разговоре! – промолвила еврейка и пошла отворять двери.

2

При ярком свете роскошного солнечного утра господин

Абрамсон показался Чайкину гораздо старее, чем вчера. И

глаза его, глубоко засевшие во впадинах, острые и пронзительные, как у хищной птицы, невольно обращали на себя внимание и несколько пугали, несмотря на приветливую улыбку, игравшую на тонких бескровных губах старого еврея.

– Честь имею поздравить вас, Василий Егорыч! – весело проговорил он, протягивая свою грязную костлявую руку молодому матросу.

– С чем меня проздравлять, Абрам Исакыч? – удивленно спросил Чайкин.

– Теперь уж вас наказывать не будут… Никто не посмеет. Шабаш!.. И теперь вы станете американцем…

– Почему это?

– Ваш клипер только что ушел… Я сам видел!..

– Ушел? – упавшим голосом промолвил Чайкин.

– То-то, ушел, и вы, значит, остались в Америке… Да вы что же повесили нос? Или недовольны, что стали вольным человеком?. Так это можно поправить… Явитесь к консулу и скажите, что вы остались… Вас отправят на русское судно и…

– Вы, папенька, не пужайте. И так они обескуражены! –

заметила дочь.

– А ты, Ривка, не очень-то мешайся не в свои дела, –

сурово проговорил старик.

И, обращаясь к Чайкину, сказал:

– Не огорчайтесь… Я вас завтра определю к месту…

матросом на хорошее жалованье, а пока оставайтесь у нас… Нам жалко земляка… А я вам и платье другое принес! – прибавил старый еврей, указывая на узел, бывший у него в руке. – Ваше, форменное, не годится на купеческих кораблях. Я его продам… Только за него больше доллара не дадут… А чего недохватит за новый костюм, вы мне заплатите, земляк… Не правда ли?

– У меня всего-навсего два доллара, Абрам Исакыч.

– Об этом не беспокойтесь. Я попрошу, чтобы вам дали жалованье за месяц вперед, мы и сочтемся. А капитан у вас будет хороший… Я для вас старался, земляк…

– Спасибо вам, Абрам Исакыч! – доверчиво проговорил

Чайкин.

Но тон его был далеко не веселый.

– А пока без меня никуда не выходите… А то могут поймать вас и отвести к консулу… А уж тогда вы пропали…

Матрос обещал никуда не выходить.

– Ривка! Ты займи земляка. Слышишь?

– Слушаю, папенька.

– Да скажи маме, чтобы хорошо угостила гостя. А мне давай скорей кофе. Мне надо идти по делам. А вы, Василий

Егорыч, переоденьтесь. Я ваше платье понесу продавать.

Чайкин покорно взял из рук Абрама Исаковича узелок и через пять минут возвратился в отвратительной матросской паре из темно-синего сукна. И рубаха, и штаны, и шапка были стары, почти ветхи и достаточно заношены.