Похождения Тома Соуэра

Томъ игралъ въ кости и провелъ время очень пріятно. Онъ воротился домой лишь впору для того, чтобы помочь Джиму, маленькому цвтному мальчугану, напилить дровъ на завтра и настругать лучинокъ передъ ужиномъ, — по крайней мр, онъ посплъ во-время, чтобы разсказать Джиму о своихъ похожденіяхъ, между тмъ какъ Джимъ уже исполнилъ три четверти всего дла. Меньшой братъ Тома (собственно сводный братъ), Сидъ, почти уже покончилъ съ своею работой, состоявшей въ подбираніи щепокъ. Онъ былъ мальчикъ смирный, безъ всякихъ удалыхъ, безпокойныхъ замашекъ. Пока Томъ ужиналъ, воруя при этомъ сахаръ въ удобныя минуты, тетя Полли задавала ему коварные и многочисленные вопросы съ цлью вовлечь его въ пагубныя признанія. Подобно многимъ простодушнымъ людямъ, она чванно считала себя одаренною способностями къ скрытной, таинственной дипломатіи и любовалась на свои прозрачнйшіе подходы какъ на чудеса низкаго лукавства. Она спросила:

— Что, Томъ, было порядочно жарко въ школ, я думаю?

— Да…

— Даже очень жарко, не такъ-ли?

— Да…

— Такъ что хотлось бы и выкупаться, Томъ?

Мимолетный страхъ пронизалъ Тома. Въ немъ шевельнулось непріятное подозрніе и онъ взглянулъ въ лицо тети Полли, но не прочелъ на немъ ничего и потому отвтилъ:

— Нтъ… такъ, не очень.

Старушка протянула руку, пощупала его рубашку и сказала:

— Теб теперь тоже не жарко, какъ видно.

И ей было очень лестно при мысли о томъ, что ей удалось удостовриться въ сухости рубашки и такъ, что никому не могло въ голову придти, что ей именно только это и хотлось узнать. Но Томъ понялъ, куда втеръ дуетъ, и потому ршилъ предупредить дальнйшее нападеніе.

— А многіе у насъ обливали себ голову… и моя мокра еще до сихъ поръ… Видите?

Тет Полли стало досадно на то, что она упустила изъ вида такую обстоятельную улику и испортила весь подвохъ. Но на нее нашло новое вдохновеніе:

— Томъ, теб незачмъ было распарывать ворота у своей рубашки для того только, чтобы окатить себ голову!.. Разстегни свою куртку!

Всякая тревога изгладилась съ лица Тома. Онъ разстегнулъ куртку. Воротничекъ у рубашки былъ зашить накрпко.

— Скажите!.. Ну, хорошо, или себ. Я была уврена, что ты игралъ въ кости и тоже купался. Но я прощаю теб все, Томъ, я вижу, что ты врод опаленной кошки, какъ говорится: исправляешься, наконецъ.

Ей было отчасти досадно оттого, что ея проницательность дала такой промахъ, отчасти пріятно отъ вступленія Тома на путь послушанія.

Но Сидней сказалъ:

— Однако, мн казалось, что вы зашивали ему воротникъ блою ниткой, а у него черная!

— Что?.. Да, я шила блою… Томъ!

Но Томъ не сталъ дожидаться дальнйшаго и проговорилъ, выходя за дверь:

— Сидъ, я тебя отдую за это!

Придя въ безопасное мсто, Томъ оглядлъ дв большія иглы, воткнутыя въ полы его куртки и обмотанныя нитками. Въ одной игл была черная, въ другой блая нитка.

— Никогда не примтила бы она ничего, если бы не этотъ Сидъ! — сказалъ онъ. — Чтобъ его!.. Иной разъ шьетъ она блой ниткой, иной черной… Чего бы ей не держаться или той, или другой… Я не могу запоминать очереди… Но даю слово искалчить Сида за это. Провалиться мн, если нтъ!

Онъ не былъ образцовымъ мальчикомъ въ поселк, но онъ зналъ образцоваго мальчика и ненавидлъ его.

Минуты черезъ дв или даже мене, онъ уже позабылъ о всхъ своихъ огорченіяхъ, не потому, что эти огорченія были для него мене тяжелы и назойливы, чмъ бываютъ огорченія взрослыхъ для взрослыхъ, но потому, что новое и могучее побужденіе подавило ихъ и вытснило на время изъ его души, подобно тому, какъ сознаніе своихъ несчастій заглушается у взрослаго человка пыломъ какого-нибудь его новаго предпріятія. Сказанное побужденіе заключалось въ желаніи практиковаться безъ помхи въ новомъ замчательномъ посвистываніи, перенятомъ у одного негра. Походило оно на птичье щебетанье съ переливчатой трелью, производимою прикосновеніемъ языка къ небу черезъ короткіе промежутки, посреди самой мелодіи. Читатели помнятъ, вроятно, какъ это длается, если были когда-нибудь ребятами. При усердіи и вниманіи Томъ скоро овладлъ этимъ искусствомъ и шелъ вдоль по улиц съ ртомъ, полнымъ гармоніи, и душою, полною признательности. Онъ чувствовалъ тоже самое, что астрономъ, открывшій новую планету. И безъ сомннія, въ смысл силы, глубины и непосредственности удовольствія перевсъ былъ на сторон мальчика, а не астронома.