Похождения Вани Житного, или Волшебный мел

Улица как-то очень быстро опустела — только они трое стояли посреди дороги да дворничиха шебуршала своей метёлкой. А с конца улицы летели всё новые и новые листья, того гляди, все глаза запорошат. Ваня вгляделся сквозь прищур — и ему показалось, что метла вдали сама по себе орудует, метёт да метёт листья, а они вихрем вкруг неё заплетаются. А в другом конце улицы ещё одна метёлка — тоже самостоятельно подчищает дорогу. Одинокий кленовый лист выбился из кучи листьев и полетел, понёсся, закружился, Ваня проследил весь его путь, вот он подлетел к ним и упал к Ваниным ногам. Полежал — и метёлка дородной дворничихи, пройдясь по Ваниным раздолбайским ботинкам, по кедам Шишка и лапам Перкуна, подхватила листок, погнала в общую кучу.

— Поосторожней бы надо! — отпрыгнул в сторону Перкун. — Здесь же всё-таки лапы.

— И ноги, — подхватил Шишок.

— А не стойте на путю! — сказала досадливо дворничиха и с высоты своего немалого роста поглядела одним глазом на Ваню, а другим — на Шишка с Перкуном. Глаза у неё косили и смотрели в разные стороны.

— Извините, — сказал Ваня, — а вы случайно не знаете, где в доме 20–в первая квартира?

— А вам зачем? — продолжая мести, пробурчала дворничиха.

— А затем, дорогая Раиса Гордеевна, что в этой квартире ты проживаешь, тебя мы ищем, никак не можем найти! — воскликнул Шишок, который, видать, узнал бабушку по косым глазам.

Дворничиха прекратила мести, остановилась, упёрла руки в боки — метёлка же осталась стоять по стойке «смирно» — и пристально посмотрела на Шишка. А может, и на Ваню — понять было невозможно.

— Это кто ж такие будете? Что-то я не признаю!

— Да свои мы, свои, теряевские… Я — Шишок, домовик Серафима Петровича Житного да сестры вашей Василисы, а это внук её, ну а это — сами видите… — ткнул в Перкуна.

— Ага. А чего пожаловали? Без дома, что ль, осталися? Дак у меня места нету. Я без домовиков обойдуся, и без чужих внуков, и уж тем более без петухов, — Раиса Гордеевна буравила косыми глазами левую и правую сторону улицы Новослободской.

— Тьфу ты! Да есть у нас дом! Ещё чего выдумала! На кой ляд нам твоя Москва сдалася! И даром не надобна! — заплевался Шишок. — Мы поговорить пожаловали. Аль так и будешь гостей под дождём держать, на порог, что ль, не пустишь? Чаем не напоишь? Уж баньки от тебя, вижу, не дождёшься… Ох, Москва, Москва, до чего гостеприимный городок!

— Кака тебе здесь банька! Только общественна! Ладно, пошли в избу! — Раиса Гордеевна тут свистнула в два пальца, и метлы, так и подчищавшие разные концы улицы, поднялись в воздух и, как собачонки, припустили к хозяйке. Раиса Годеевна подхватила их на лету за стояки левой и правой рукой. Сгребла в охапку, уселась боком, по–дамски, на третью метлу — и та, просев под тяжестью дворничихи и с натугой низёхонько поднявшись над землёй, понесла хозяйку в арку. А носки дворничихиных сапог, как ни поджимала она ноги, скребли по асфальту. Троица, переглянувшись, впробеги[71] припустила за ней.

Раиса Гордеевна почему-то к высотному дому под номером 20–в не полетела, а соскочила с метёлки возле маленького домишки, стоящего на площади между домами. Отомкнула дверь, на которой и значилась цифра 1. Велела вытирать ноги о тряпку и, проследив за процессом (Перкун зацепился когтистыми лапами за мешковину и разодрал её — Раиса Гордеевна грозно нахмурилась), по одному запустила гостей в дом.

Весь дом состоял из одной комнаты, с буржуйкой посредине. В углу у двери, лохматыми верхушками кверху, в ряд стояли мётлы, деревянные и железные лопаты, совки да ведёрки. Дворничиха сняла свой оранжевый жилет, телогрейку, резиновые сапоги 44–го размера — и оказалась во всём чёрном, даже тапочки были в чёрную клетку.

Пока Раиса Гордеевна ставила чайник на горячую плиту, Перкун стащил с шеи связку бубликов и положил на стол. Ваня оглядывался в поисках каких-то примет того, что здесь ещё кто-то живёт, но не находил их. Шишок же мигом всё обнюхал и спросил:

— Одна, что ль, живёшь, Раиса Гордеевна? А где кузнец твой?

— Вона! Вспомнил! С войны не вернулся Андрей–от! С другим я с шестидесятого года проживала, да и того тоже схоронила. Седьмой год одна кукую.

Раиса Гордеевна налила гостям чаю, поставила варенье, развела руками — дескать, больше угощать нечем, чем богаты, тем и рады. Чай пришёлся кстати.

— И ни детей, ни плетей у тебя, а, Раиса Гордеевна? — спрашивал Шишок, выдув под неодобрительным взглядом хозяйки три чашки чаю и подчистив всё варенье.

— Не дал Бог, — поглядела в разные, но обе пустые стороны дворничиха.

— А вот скажи ты нам, не была ли к тебе какни–будь племянница Валентина? — взял быка за рога Шишок.

— Была, как не была! Только когда это было! Ещё мой сожитель был живой. Поглядела, что жить у меня негде, да и отбыла восвояси. Вот и вся побывка. У меня и ночевать-то негде, — сказала намекающе Раиса Гордеевна. — Сама не знаю, как мощусь.

— А куда она ушла? — подал тут голос (который некстати задрожал) Ваня.

— А кто ж её знает!

— И… и больше вы её не видели? Больше она не приходила?

— Нет. Не пожаловала.