Похождения Вани Житного, или Волшебный мел

— Да хотя бы в Москве ли она, неужто вы и этого не знаете?! — воскликнул тут Перкун. — Вы же всё-таки тётя ей, родная кровь. Не чужой она вам цыплёнок!

— Дак у неё и мать ведь есть, кровь куда роднее, а что-то, я вижу, и она не знает, где её дочерь, коль у меня спрашиваете.

— Не оставляла ли она чего у вас? — стал тут выпытывать Шишок. — Каких-нибудь своих вещичек, дескать, после зайду… Какой-нибудь ерунды ерундовской… вроде коробочки с мелом?

Раиса Гордеевна, откинувшись на стуле, расхохоталась.

— Невидимым мелом, значит, интересуетесь…

Шишок, разведя руками, кивнул:

— Очень нужон.

— Нет, не оставляла Валентина никаких сумочек, коробочек, узелков — ничего. Всё с собой унесла. Да и нести-то было нечего.

— А не говорила, остался ли у неё мел–от?

— Нет, не говорила. Да я и не выспрашивала — не больно-то интересно! Батюшка Гордей Ефремович дал тот мелок Василисе в приданое, вот она пускай и заботится об ём. А мне он без надобности. Мне скрывать нечего, как некоторым другим… Я вся на виду.

— А что же другие-то скрывают? — вопрошал, снизу вверх заглядывая в косоглазое лицо старухи, Шишок.

— А и кто ведь что, — пожимала плечами дворничиха.

— Так, совсем забыл! — полез Шишок в котомку и оторвал предпоследнюю шишку от ветки Березая. — Тут тебе Василиса Гордеевна да Анфиса Гордеевна поклоны шлют, а ещё вот — гостинчик… — и Шишок с важностью водрузил на стол шишку.

Раиса Гордеевна вскочила с места, глаза у неё разгорелись — один ярче другого — она цапнула шишку и принялась вертеть и так и сяк. Даже на зуб попробовала. Потом утащила куда-то в дальний угол и, зарывшись в сундук, так что один зад торчал кверху, зарыла в тряпки. Вернулась раскрасневшаяся и стала куда приветливее, даже открыла кастрюлю, стоявшую на железной печурке, и вывалила в миску всю картошку, вылив туда же чуть не полчекушки постного масла. Шишок весело подмигнул товарищам, дескать, налетай, и первым запустил мохнатую лапу в миску.

— Ну, спасибо за гостинчик, Шишок! — говорила меж тем Раиса Гордеевна. — Ну, удружили сестрички, ничего не скажешь, не ожидала такой щедрости!

Дворничиха стала выспрашивать про житьё-бытьё сестёр, дескать, что-то писем от Василисы давненько не получала, Шишок наполовину врал, наполовину правду говорил. Растаявшая Раиса Гордеевна погладила Ваню по отмытой рекой Смородиной голове и, скроив постную мину, завздыхала:

— Ох, один ты у нас внучек, на всех четырех сестёр один… Вот ведь какая незадача! Я бездетная, Анфиска безмужняя, Ульянка… Та вовсе… Нас ведь трое дочерей было, Ваня, у матушки с батюшкой: я, Анфиса да Василиса, а как мама-то померла, царствие ей небесное, так батюшка женился на другой. А у мачехи своя была дочь — Ульяна… Значит, мы были стариковы дочки, а Ульянка — старухина. Ну и стали жить… Не буду рассказывать, всего натерпелись от мачехи-то… Выросли. Я как раз взамуж вышла, своим домом зажила. Анфиска всё женихов перебирала: этот не такой, да тот не этакий…

Шишок при этих словах вздохнул и согласно закивал, дескать, это дело нам известное: да, перебирала женихов Анфиса Гордеевна…

— А и младшенькие тут подросли, — продолжала дворничиха, — Василиса-то с Ульяной, они одногодки были. А жил в соседнем селе, в Теряеве, парень один… — дворничиха покосилась на Шишка, который даже жевать перестал, — Серафим Житный, ладный, покладистый, работящий. — Шишок надулся, как пузырь, будто это его хвалили. — Только маленько простоват…

— Чего–о?! Простоват? Добрый человек был хозяин… Простоват! — рассердился Шишок. А Раиса Гордеевна, не обратив внимания на его уточнение, продолжала:

— Ну и приглянулась ему наша Ульяна… Была она девушка ласковая, как лиса, приветливая, росточку невеликого, всё улыбается, глазищами прямо в душу заглядывает и трещит без умолку… Ну и чистоплотница — этого уж не отнять. Стал он на посиделки в Бураново похаживать да под нашими воротами постаивать… Ну вот… А Василиса другого нрава была: молчунья, хотя красавица писаная. Да к тому же умница–разумница, а ещё и знахарка да ворожея… Матушка всех нас волховской науке-то учила, но Василиса самая способная оказалась, хоть и меньшая из нас. И вроде не много ей пришлось урвать от материнского-то ученья, — ведь когда матерь померла, Василисе только десятый годок шёл, — а вот поди ж ты!.. Каждое матушкино слово запоминала да заучивала… Ну вот, видать, и ей глянулся Серафим-то Петрович… Хотя никому она ни слова про то, конечно, не сказывала. Уж не знаю я, пользовалась ли она в этом случае своей наукой, чтоб отбить парня-то…

Он, мне сдаётся, просто боялся такой красоты-то да ума–разума, думал, не про его честь. Синица в руках, дескать, надёжнее. А тут оказалось, что и журавль с неба может к нему в Теряево слететь… Не знаю, от приворотных ли зелий али так, сам по себе, — да только стал он сторониться Ульяны, а на Василису заглядываться… И вот сваты пришли в дом… Ульянка всё ещё думала, что её сватать будут, нет, оказалось — Василису. Батюшка ответ даёт сватам: «Берёза!..» Все заулыбались, а Ульянка насупилась…