Похвала добродетели

Что же касается больного, то при лечении ни в коем случае нельзя учитывать ни своих личных симпатий к пациенту, ни к уровню его общественного положения, ни степени его родства и дружеских отношений с влиятельными лицами. Только при этом условии еще можно надеяться на успех.

К несчастью, случаи выздоровления пока еще очень и очень редки. Зато вылечившийся приобретает иммунитет на всю жизнь. Рецидивы почти исключены. А спасенный человек из общественно опасного субъекта превращается в общественно полезного.

Итак, все на борьбу с коварно замаскированным вирусом!

Да, кстати, название болезни специалисты составили из двух греческих слов: графо (пишу) и маниа (безумие, страсть) — ГРАФОМАНИЯ.

Сладкие дни Доммая Перевод М. Эльберда

Доммай Османов сын — мужчина в расцвете сил, уважаемый своими друзьями и знакомыми, никогда не слыл трусом, хотя и считался человеком осмотрительным и осторожным. Не терял он самообладания ни перед начальством, ни перед соседом — скандальным выпивохой, ни перед собственной женой.

Однажды, когда на город обрушился бешеный майский ливень и мощные потоки неслись по улицам, вызывая всеобщую панику и смятение, Доммай лишь глубокомысленно заметил, что ему в жизни не случалось видеть столько мутной воды и что ему интересно, куда она теперь вся денется. А когда, как вы помните, город вздрогнул от землетрясения и в домах закачались люстры и зазвенели бокалы в сервантах, Доммай только сострил: «Наверное, в ухо быка, на чьих рогах держится земля, забралась блоха, а может, и оса». Вот каким был наш Доммай. Да что я о нем все в прошедшем времени? Он не был, а есть и сейчас. Причем он жив и здоров. Правда, с некоторых пор стал еще осмотрительнее.

Дело в том, что хладнокровный и даже не лишенный мужества Доммай все-таки имеет одну слабость: он боится болезней — любая пустяковая хворь способна перепугать его до полусмерти. Он, разумеется, знает о могуществе современной медицины, но ему известно и то, что иная болезнь заканчивается не тем финалом, который можно было бы обсудить с приятелями.

И вот в один из дней, когда в скверике у дома цвела сирень, в прозрачной синеве небес торжественно сияло солнце, а воробьи пытались не чирикать, а петь, Доммай подхватил сильную простуду. Перехватило грудь, закололо поясницу, помутилось в глазах. Сирень ему казалась пошлой бутафорией, солнце — равнодушным ко всему, да к тому же и плохо вычищенной медной сковородкой, а веселый птичий гам он просто не расслышал.

Поскольку жизненные планы Доммая не умещались в рамках нынешнего тысячелетия, он, не медля ни часа, устремился в больницу. Нашел там врача, который, как он знал, был то ли троюродным племянником, то ли двоюродным дядей кого-то из Багырбашевых, приходившихся близкими родственниками Гараевым, а Гараевы — это близкие соседи родителей жены Доммая. Врач не стал разбираться в запутанных ветвях этого громоздкого генеалогического древа. Хватало у него и других забот, а к Доммаю все равно отнесся внимательно.

Наш больной немного даже воспрянул духом и произнес маленькую, но напыщенную речь:

— Друг мой и благодетель! Судьбе угодно было, чтобы ты позаботился о моем ослабленном теле и выгнал из него губительную хворь. Устрой меня в светлой и уютной палате, да с добрым соседом — тихим, культурным и не храпящим во время сна.

— Будет сделано, — улыбнулся врач. — Как раз сегодня один высокопоставленный товарищ, который лежит у нас в индивидуальной палате, попросил поместить к нему напарника. Заскучал он сильно. А вы, Доммай, я думаю, ему подойдете.

Палата — светлая, уютная. Сосед — лучше не придумаешь. Спокойный, немногословный, на лице — выражение усталой значительности, но с берекетом, с готовностью к дружественному общению. Большой начальник. По ночам не храпит.

С таким человеком и болеть не так страшно, решил Доммай после первых часов знакомства.

Но он еще не предполагал, какие приятные часы ждут его впереди.

У ответственных работников обычно бывает много родственников, а также подчиненных. Сосед Доммая не был исключением. И ему приходилось ежедневно встречать визитеров и принимать обильные подношения в виде всевозможной снеди. Кажется, посетители явно соревновались между собой в этом смешном деле. Смешном потому, что этого потока жиров, белков, углеводов и витаминов хватило бы, пожалуй, на содержание не одного болящего, а на все терапевтическое отделение.

Индейки и куры, хычины и медовая халва, ранние овощи и поздние фрукты — в беспорядочных пропорциях, но в бесчисленных количествах непрерывным конвейером поступали в тихую обитель Ответственного Больного и нашего Доммая.

— Ешь, мой товарищ Доммай, — устало говорил Ответственный. — Не стесняйся. Ешь все, что хочешь и сколько хочешь...

— А сумеем ли мы все это одолеть? — спрашивал Доммай, не отводя расслабленного взора от яств, достойных стола эмира Бухарского. — А нельзя ли попросить, чтобы того... это... сократили рацион?