Похвала добродетели

— Невозможно. Бесполезно. Когда люди стараются выразить уважение, нельзя их одергивать. Обидятся. Неправильно поймут, — все тем же равнодушным тоном проговорил Ответственный и уткнулся в газетный лист.

— Вы, наверное, правы. Уважение — это великое дело. Не уважать уважение — это уже получится... неуважение, — сказал Доммай, принимаясь за баранью лопатку.

Потом он долго молчал, размышлял о том, какое разное бывает уважение: к одному — величиной с целого индюка, а к другому — с куриную ножку, да и то не каждый день. Но скоро он подавил в себе всякие крамольные мысли с помощью той же молодой индейки, размягченной пикантным чесночным соусом.

Так или иначе, но Доммай с легким сердцем приобщился к ханскому столу своего напарника, заметив, что после вкусной еды всякие беспокойные сомнения исчезают без следа, как запах от съеденного хычина. Кстати, Доммай не страдал отсутствием аппетита даже при повышенной температуре. Скорее, наоборот. А добрую трапезу он считал одним из лучших изобретений в общем-то не всегда последовательного Создателя. Но речь сейчас не о том.

Через несколько дней то ли искусство врачей, то ли праздник желудка и близко к нему расположенного сердца, а скорее всего совокупность этих факторов изгнали хворь из организма Доммая. И несколько неожиданно прозвучало для него сообщение хакима в белом халате:

— Ну что ж, уважаемый Доммай, дела твои пошли в гору. К концу недели мы тебя выпишем.

Нет, не озарилось радостью лицо Доммая, сообщение исцелителя не расширило его сосуды. Более того: сердце выздоравливающего пациента тревожно забилось, а на лбу выступила холодная испарина. Нет, не планировал наш Доммай столь быстрого возвращения домой и расставания с таким приятным соседом по палате.

— Вы меня полечи́те еще, — сказал он нездоровым голосом. — Есть беспокойство во внутренностях.

Тут он не кривил душой. Ежедневные пиршества все же доставляли кое-какое беспокойство его внутренностям. (Про себя он справедливо рассудил, что резкая перемена диеты могла бы отрицательно повлиять и на его нервную систему.)

Доммая стали лечить дальше. Но хитроумный горец теперь еще больше уделял внимания молодой баранине с неистовым тузлуком и все меньше таблеткам, микстурам и прочим неаппетитным изделиям фармацевтики.

И снова потянулась череда сладких дней, наполненная радостью общения с культурным человеком и... сами уже знаете чем.

Затем в палату приходит отрадная весть о выздоровлении Ответственного. Отрадной была эта весть не для Доммая. Его ясное чело обволоклось печалью, как вершина Ак-каи туманом. К этому времени Доммай уже достаточно глубоко запрятал то, что называется угрызениями совести, и найти выход из положения не составляло для него непосильного труда.

— Послушай, тамада, — сказал он. — Не слишком ли врачи спешат избавиться от своих подопечных. Неужели мы им успели надоесть? И еще об одном я давно хотел тебя, то есть вас, спросить, но вот, знаете, стесняюсь даже...

— Ничего, спрашивай, дорогой, — благосклонно позволил Ответственный, протирая стекла очков.

— Почему у вас где-то около полуночи дыхание становится таким прерывистым, как у моего соседа при виде милиции? Извините за глупое сравнение. А кроме того, вы порой начинаете что-то невнятно и испуганно говорить, говорить, говорить и болезненно постанывать. Давно я хотел об этом спросить, да думал, пройдет.

— В самом деле? — встревожился Ответственный Больной и стал протирать очки еще тщательнее, чем обычно.

— Да. И кого-то сильно ругаете... — Доммай смущенно потупился. — Очень крепкими словами.

— С чего бы это?.. — задумался Ответственный. — А сон у меня действительно скверный. Кошмары бывают... — Он извлек зеркальце из бритвенного прибора и стал внимательно разглядывать свой язык.

— Вот я и говорю, не грех бы еще немножко подлечиться.

— Да, ты прав. После больницы я должен в Сочи ехать, в санаторий, а туда нужно ехать здоровым.

— Умно сказано. Недолеченная болезнь — это хуже, чем совсем нелеченная.

— Правильно, дорогой Доммай! В нашей жизни здоровье — это главное. Не стоит спешить. А моя работа... Ну что ж, мой первый зам — молод и энергичен. Пусть учится руководить. Я же не вечный.

— Мудро. Очень мудро. Пусть и молодежь покомандует. Иногда. А то иной начальник уже и ходит еле-еле, а в кресле сидит, как приклеенный... Нет, нет, вы не обижайтесь, — спохватился Доммай, — это я не про вас.

— Я не обижаюсь, — вздохнул Ответственный. — Хотя знаю, что кресло и авторитет человека тесно связаны между собой, а уйду вот на пенсию, и многие из тех, что сегодня таскают мне черную икру, апельсины и коньяк, очень скоро забудут мое отчество, потом имя, а попозже — и фамилию. Мой преемник наследует вместе с моим кабинетом и то уважение, которым я сейчас пользуюсь. Но я отношусь к этому спокойно, хотя и не без грусти. Думаю, новый человек будет работать не хуже меня...

«Если не лучше», — чуть не вырвалось у Доммая.