Покидая себя

Такое впечатление, что я растерялся. С одной стороны, вроде бы кронпринц. Но с другой, не все это понимают. В КГБ я опирался на могучую машину, которая слушалась меня беспрекословно. Здесь же я только один из многих узлов в сложной сети взаимоотношений. И ветры здесь дуют не всегда попутные.

Переселившись в бывший кабинет Суслова, я некоторое время остерегался вести в нем разговоры о персоналиях, особенно вблизи телефонных аппаратов. Я даже объяснял в доверительной беседе почему: со сменой председателя КГБ новые люди пришли также и в правительственную связь. Я обладал кое-какими познаниями насчет возможностей, которыми располагала эта служба для негласного снятия информации.

Брежневу намекнули, что я слишком болен и не в состоянии руководить страной. Леонид Ильич позвонил академику Чазову, отвечавшему за медицинское обслуживание партийно-государственной верхушки:

— Евгений, почему ты мне ничего не говоришь о здоровье Андропова? Мне сказали, что он тяжело болен и его дни сочтены. Я видел, как он у меня в гостях не пьет, почти ничего не ест, говорит, может употреблять пищу только без соли.

Чазов удивился. Во-первых, он неоднократно рассказывал о моей болезни, но Брежнев отмахивался: «Юрий работает больше, чем все здоровые члены политбюро». Во-вторых, Брежнев давно утратил интерес ко всему, что не касалось его лично.

Чазов дипломатично ответил, что я тяжело болен, но лечение позволяет стабилизировать мое состояние, и я вполне работоспособен.

— Работает он много, — согласился Брежнев, — но вокруг его болезни идут разговоры, и мы не можем на них не реагировать. Идут разговоры о том, что Андропов обречен. А мы на него рассчитываем. Ты должен подробно рассказать о его возможностях и будущем.

Слова Брежнева являлись плохим сигналом. Здоровых людей среди членов Политбюро немного, но состояние их здоровья оставалось для всех секретом. Если же о ком-то стали говорить как о больном человеке, то ему следовало думать о переходе на пенсию.

Вскоре я сам позвонил Чазову:

— Я встречался с Брежневым, и он меня долго расспрашивал о самочувствии, о моей болезни, о том, чем он мог бы мне помочь. Наверное, кто-то играет на моей болезни и под видом заботы хочет представить меня тяжелобольным, инвалидом. Я прошу Вас успокоить Брежнева и развеять его сомнения и настороженность в отношении моего будущего.

Мое выступление на торжественном собрании по случаю дня рождения Ленина в апреле 1982 года, по поручению Брежнева, произвело впечатление — меньше пустых фраз, чем у других, несколько неожиданно, например: «Мы как следует, не знаем, общества, в котором живем». Мне аплодировали больше, чем обычно. Меня это испугало. Я боялся ревности коллег.

На заседаниях Политбюро Черненко сидел рядом с Брежневым, а я — через одного, то есть рядом с председателем Совета министров Тихоновым. Я однажды даже пожаловался Брежневу, что Черненко меня затирает, ведет заседания секретариата и Политбюро. И Брежнев распорядился, чтобы это делал я. Тут были тонкие хитрости.

Брежнев всегда боялся усиления второго секретаря, поскольку человек, располагающий сиреневой печатью ЦК КПСС номер два, становился важнейшей фигурой для работников центрального аппарата и местных партийных секретарей: он их назначал и снимал, отправлял в заграничные командировки и на учебу, то есть он сажал «уездных князей» на «кормление».

Находясь в зависимости от благорасположения второго человека, парт секретари старались демонстрировать лояльность в отношении оного. В июле 1982 года, когда члены Политбюро сидели в ореховой комнате, я внезапно поднялся и сказал: Пора начинать!

Я первым вошел в зал заседаний и сел в председательское кресло. Вечером мне позвонил Горбачев, который был уже членом Политбюро:

— Поздравляю, кажется, произошло важное событие. То-то, я гляжу, Вы перед секретариатом были напряжены.

Но я решился на это не по собственной инициативе. Накануне мне позвонил Брежнев: Для чего я тебя брал из КГБ и переводил в аппарат ЦК? Я тебя брал для того, чтобы ты руководил секретариатом и курировал кадры. Почему ты этого не делаешь?

Был ли Горбачев моим преемником? Безусловно! 19 июля 1982 года я пригласил к себе Виталия Воротникова, вернувшегося с Кубы, и предложил должность первого секретаря Краснодарского крайкома.

— Медунова мы отзываем в Москву, — объяснил я ему, — в крае сложилась пренеприятная ситуация. Медунов, наконец, понял, что дальше там оставаться ему нельзя. Взяточничество, коррупция ряда работников различных сфер, в том числе партийного актива. Арестованы и находятся под следствием более двухсот человек.

Обычно такие разговоры ведутся один на один. Новый руководитель области или края должен понять, из чьих рук он получает власть. При разговоре с Воротниковым в моем кабинете находился Горбачев. Не только потому, что он рекомендовал Воротникова. Важнейшие вопросы я решал с помощью Михаила Сергеевича.