Поклон старикам

— Чимит Намсараевич, я уважаю вас как партийного руководителя, как старшего товарища. Но оскорблять меня… По какому праву вы так разговариваете? Что я сделал плохого? В чем моя ошибка?

— Ошибка? — Секретарь покачал головой, поцокал языком. — Не видишь, значит, своей ошибки?.. Слушай, есть ли у тебя сердце, душа? Или у тебя в груди камень, а? Скажи, если председатель взял да и привез себе эти дрова, что бы стряслось, а? Знаю, знаю, этого не могло быть. Но пойми, мы и только мы виноваты в том, что случилось… Опять не доходит? Ладно, объясню: мы должны, понимаешь, должны были навещать нашего больного старого друга. Обя-за-ны… Не только по нашей службе, нет, мы обязаны навещать Жамсарана Галдановича по долгу товарищества, из глубокого уважения к его личности, из вечной благодарности за его честную, смелую жизнь, за все, что он сделал для улусников, для нас с тобой, черт возьми! Мы должны были приходить к нему за его огромным жизненным опытом, за советами… А мы что?

Жамбалова, наконец, пробрало… Он стоял у окна, нервно постукивая пальцем по стеклу… На столе зазвонил телефон. Жамбалов подошел, привычно взял трубку.

— Слушаю. Да, Жамбалов. Кто, кто? А, здравствуйте, товарищ директор. Парторг? Здесь он, передаю трубку.

Санданов долго, терпеливо слушал заведующего школой.

— Ладно, — сказал он, наконец. — Все понял. Теперь попрошу выслушать меня. Нет, слушайте, не перебивайте. Во-первых, вы человек молодой. Это я не в вину вам… Во-вторых, вы недавно приехали в наш колхоз и людей здешних, естественно, еще не знаете. Это тоже пока не такой страшный пробел, со временем со всеми познакомитесь, сумеете правильно оценить кто какой — кто хороший и достойный, кто не очень… Теперь, в-третьих, это я ответственно утверждаю: не разобравшись до конца, не посоветовавшись с руководством колхоза, вам не следовало поднимать шум. Что? Вот так, могу повторить: не разобравшись до конца, не посоветовавшись с руководством колхоза, не следовало поднимать шум. Не понимаете? Попытаюсь объяснить: Жамсаран Галданович, которого вы обвинили в тяжких грехах, в соучастии в краже школьных дров, к вашему сведению, является членом Коммунистической партии с тридцатых годов. Да, — улыбнулся парторг. — Он, кроме того, один из основателей нашего колхоза, уважаемый человек в нашем краю. И наконец, последнее: он тяжело болен, давно не встает с постели. К нашему искреннему сожалению… Ну вот, — голос у секретаря парткома зазвучал резко. — Теперь ответьте, мог ли такой человек украсть школьные дрова или способствовать такой краже?

Трубка молчала… В ней что-то потрескивало… Чимит Намсараевич так же непререкаемо сказал:

— Вы поторопились, товарищ директор. Попрошу вас зайти ко мне.

Он положил на аппарат телефонную трубку, отошел от стола. Жамбалов остановил парторга:

— Постой, Намсараевич… Я приглашу тетушку Сэжэдму, попрошу у нее прощения. Я и верно не так ей сказал, как надо бы… Расстроил старушку.

— Пригласишь? А зачем? Раз виноват, сходи к ней сам, извинись.

4

День начался невесело: через окно видно, что на улице густое молоко тумана… Туман приглушает звуки: мычание коров и телят на соседней ферме слышится будто из далекой дали… Мимо окна бесшумно проехала телега. Как промокашка впитывает чернила, как туман поглощает звуки.

Жамсаран Галданович проснулся давно. Да и спал ли он нынешней ночью? В пищеводе, а может, вверху желудка, кто его знает, где, лежит тяжелый камень. Нет, однако, не камень, какая-то тяжелая, злобная тяжесть… Она острыми, длинными когтями вцепилась в горло, рвет, давит желудок… Вот теперь подбирается к вискам.

Сильно сжав зубы, Жамсаран Галданович обессилевшими руками держится за спинку кровати, стонет… Он всегда скрывает свою боль, свои муки… Зачем показывать страдания, ведь никто не поможет, не облегчит… А тут уже не было сил: потихоньку позвал жену, сказал вроде бы с веселостью:

— Опять внутри этот черт ожил… Грызет потроха, гадина… Сделай-ка укол, ладно?

Сэжэдма всему научилась… Осторожно достала из кипящей кастрюли шприц, набрала лекарства, сделала укол… Платком утерла ему лоб, губы…

— Лежи, лежи… — проговорила он ободряюще. — Есть надо, чтобы поправиться… Не отмахивайся, Жамсаран. Тебе очень нужно питаться, очень нужно. Я бульон сварила, куриный… И говядина есть, свежая, утром соседи принесли, для тебя, Жамсаран… Все о тебе думают, все заботятся. Ну, попей бульона… Наваристый бульон, крепкий. — Она заплакала. — На одних уколах, на одних лекарствах куда уедешь?.. Помогай врачам, они говорят: твоя жизнь в твоих руках… Сам должен о себе думать. Хоть через силу, а ешь… На-ка кружечку, смотри, какой красивый… А пахнет как… ну, выпей…

— Не могу, Сэжэдма. Понимаю, что надо, а не могу… Выпью, еще хуже будет… Ты лучше сама, ладно? — Он погладил ее руку. — Думай о себе, смотри, как исхудала… Поешь, мне легче станет.

Жамсаран замолк, прикрыл веками глаза. Долго лежал так… Сэжэдма нежно гладила его седые волосы — белые с синеватым отливом.