Поклон старикам

— Слушай, друг Балдан, — сказал не совсем понятно, потому что язык его стал хлябать, как ослабшая подпруга у седла. — Слушай, я вот-вот поймаю имя твоему сыну. Схвачу и сразу запишу в книгу. Вот-вот. Но-ка, плесни еще маленько, друг Балдан. Вот ты кто был раньше? — спросил секретарь, поднимая палец. — Ты был батрак! А теперь ты коммунар, активист. Значит, из тебя получился новый человек. А сын каким будет? Он будет совсем новым человеком. Значит, ему надо дать русское имя. Крепкое имя запишем мы сейчас в книгу граждан СССР. Давай выпьем, друг Балдан, за большого человека, имя которого мы возьмем для твоего сына…

Друзья сидели до ночи, пока в суме было вино. А наутро позабыли об этом разговоре. Да и мать, Намжилма, успела найти имя своему сыночку.

Шободой, конечно, не знал, что у него есть другое имя. Он рос умным и добрым, с малых годиков приучался что-нибудь делать, мастерить, а больше всего любил лепить из глины разные фигурки. Намжилма и Балдан, глядя на него, совсем забывали горе, которое постигало их прежде, думали о том, каким замечательным человеком он вырастет: ведь доброго хулэга-скакуна с возраста жеребенка видать! Ну и берегли его пуще своих глаз. Не позволяли даже тени коршуна упасть на сынка, боялись простуды. Потому-то, когда ребятишки днями напролет бултыхались в речке, Шободой сидел на берегу.

Незаметно подоспело время идти Шободою учиться. К этой поре в улусе открыли школу, не надо было никуда ездить. Из небольшой коммуны вырос колхоз. Кулаков изводили, как бешеных собак, правда, они еще огрызались. Прятались в глухих степях и лесах, скапливали злобу, чтоб тайком укусить кого-то из активистов…

Шободой учился отлично. Окончил первый, второй класс… И вот пришел самый радостный день в его жизни — двадцать второе апреля. На его груди, будто саранка в степи, загорелся пионерский галстук. В этот день Шободой дал торжественную клятву: «К борьбе за дело Ленина — всегда готов!» И этот день вошел в избу Намжылмы и Балдана самым светлым праздником. Разве могли они тогда, выматывая жилы на богача Ширапа, знать, что жизнь подарит им такого сына?! Нет, не зря говорят: «Закатившееся солнце возвращается, отвернувшееся счастье поворачивается».

Каникулы Шободой проводил на летней заимке, куда откочевали Намжилма и Балдан с колхозным скотом. Отсюда до улуса было километров шесть, чтобы попасть туда, надо было переехать речку Уду, потом скакать по степи, где нет пока дороги. Потому что летник только отстроили, и Балдан с Намжилмой протянули сюда первый след. Его не видно в траве, поэтому кажется, что улус находится где-то далеко-далеко, а заимка выглядит совсем одинокой.

Конечно, это Шободою кажется так. Ведь в первый раз уехал из улуса. Но он сильно не скучает, находит себе работу: то коня приведет, принесет воды, или помогает ухаживать за скотом. К тому же рядом с заимкой есть небольшое озерко, а на берегах его попадается глина. Вот и бежал туда Шободой, если ему было грустно, занимался любимым делом. Отец сделал из жердей перегородку, чтобы скот не разрушил его мастерскую. За лето Шободой успел вылепить все, что было на летнике — избу, кладовку, загоны для скота и навесы и само колхозное стадо. И все получилось, как было на самом деле: угрюмые колхозные быки, покорные ласковые коровы, игривые резвые телята. Только конь и всадник никак не выходили. Он хотел слепить Гнедка смирным, покорным хозяину, а человека спокойным и статным, каким был отец, а получалось все наоборот: конь скалил зубы и мчался во весь опор, а всадник боязливо сжимался, зарываясь лицом в лошадиную гриву. Почему выходило так? Может, самого себя лепили руки Шободоя? Опять же он никогда так не бегал да и страха в себе не чувствовал…

Как бы там ни было, не получалось у Шободоя того, чего он хотел. Но он не сдавался. С упорством лепил упрямого Гнедка снова и снова. За этой работой и застала его мать, когда пришла по воду.

— Пускай наш Гнедко будет таким, каким хочет, — сказала, любуясь ловкими руками сына.

— А папа как же? Разве он трусливый зайчонок? — сердито спросил Шободой. Он, конечно, сердился на свои неумелые руки, которые не хотят слушаться, делать, что надо. Ну, разве можно с такими непослушными руками стать художником, о чем он мечтает?..

— Нет, конечно, нет. Ты тоже вырастешь смелым, сыночек. Если такой упрямый, — ласково улыбнулась Намжилма. — А сейчас пойдем в избу. Холодно стало. Вот и дождь собирается.

Конечно, было еще тепло, хотя лето подходило к концу. А дождь, правда, собирался. Над горами повисли обложные тяжелые тучи. Но Шободою не хотелось бросать работу недоделанной.

— Я еще побуду здесь, мама. Немножко, можно? — спросил он и снова взялся за глину.

Намжилма покачала головой, сказала:

— Мы возьмем глину с собой. В избе будешь делать Гнедка. Потом надо тебе почитать маленько. Скоро ведь в школу. Скоро поедем домой, сыночек.

— Хорошо, мама. Только глину брать не будем. Все равно в избе я ничего не сделаю. Мне надо быть одному, чтобы получалось, надо слышать и видеть все — ну, стадо, птичек, степь. Понимаешь, это необходимо.