Поклонение волхвов

Николай Кириллович опускает глаза и упирается в злые лица оркестрантов. Маэстро Бекмуродов с чувством исполненного долга садится на стул. Николай Кириллович снова поднимает палочку:

– Пожалуйста, еще раз с пятого такта…

Музыканты играют.

Он пытается оживить оркестрантов. Скрипки спят, кларнет вот-вот уснет, солнце жарит в спину.

Кларнет чувствует неосязаемый укол палочки и просыпается.

Он всегда умел владеть оркестром. Махал скупо, экономно. Не выдувал гримасы, не выкатывал глаза. Иногда только чуть дирижировал бровями. Оркестр должен быть на кончиках пальцев.

Но это – там, в Ленинграде.

Два месяца он пытается слепить нечто из этой кучи инструментов.

Куча сопротивлялась. Кларнет Зисерман демонстративно ушел на пенсию. Флейта забеременела от гобоя и вышла в декрет. Оставшаяся, небеременная флейта издавала неприличные звуки. Но выгнать ее невозможно: член партии и бывшая пассия народного артиста республики К. Д. Диярова.

Оркестр не справлялся с нотами. Он брал ноты на ночь, часть замечаний писал в них. В следующий раз находил в них ответы оркестрантов, иногда с рисунками.

Туча над горой выросла и грозит сорвать концерт. Почему это все нельзя было сделать в Музтеатре? Ветер надувает пыль на ковровую дорожку.

Гости не едут.

Не переставая дирижировать, он слегка оборачивается. На скамьях одиноко сидят: Жанна со своим старшим, полной своей копией, Давлат в вечной кепке и странная личность с рыжей бородкой и мальчиком рядом. Чуть дальше несколько любителей музыки, пара старушек в беретках и пара несчастных студентов из училища искусств. Наконец, группка передовиков производства, привезенных для приобщения к прекрасному. Передовиков планировалось больше, но основную группу по ошибке отвезли в Музтеатр, и там они засели в буфете. Возле эстрады, нехорошо улыбаясь, стоит Казадупов. Раза два он подходит к рыжебородому, пытаясь, видимо, удалить того с мероприятия. Но рыжебородый сидит крепко и удаляться не хочет. Мальчик болтает ногами. Казадупов, сохраняя каменную улыбку, возвращается и смотрит на часы.

Бартока прошли все же прилично.

* * *

Программа была еще одним предметом его мучений и крови. Первоначально речь шла только о современной музыке. «Только начните с чего-нибудь понятного, – выразил пожелание Дурбек Хашимович. – А потом играйте свою абстракцию». Николай Кириллович списался с Ташкентом и Ленинградом, получил ноты. Что-то попросил у Бежака; старик скривился, но дал. Выбирал что попроще, со скидкой на оркестр, не игравший ничего современнее оперетты Кабалевского «Весна поет». Долго перебирал ноты. Шостакович, Хиндемит. Барток. На первой же репетиции по оркестру пошла волной истерика. На второй репетиции в зале возник Казадупов. Через день Николая Кирилловича выдернули с дирижерского пульта телефонным звонком. В трубке нечленораздельно представились и попросили прислать репертуар на согласование. На что? На со-гла-со… Куда? В обком. Николай Кириллович расстроился и накричал. Все это напоминало ленинградские мучения, только с местным акцентом. Стал звонить Казадупову, Казадупов отвечал долгими гудками.

Беседа в обкоме все же состоялась. Николай Кириллович сидел с валидолом под языком и отвечал на вопросы. Дурбека Хашимовича не было, были второй секретарь и дама из управления культуры с подбеленным лицом и желтой шеей. Сбоку сидел Казадупов.

Николаю Кирилловичу показали стопку писем. Сигнализировали не только оркестранты. Писали рабочие сцены, писал любитель музыки пенсионер Привалов. Некто, подписавшийся «И. П. Чайковский», спрашивал: «Разве мы для того проливали нашу рабоче-крестьянскую кровь?» Не остались безучастны и соседи по дому. Доводили до сведения, что новый жилец играет ненормальную музыку и водит подозрительных женщин. Николай Кириллович рассмеялся.

Смех был встречен молчанием и быстро угас. Только Казадупов, слегка поборовшись с улыбкой, допустил ее ненадолго на лицо и снова стал серым. Николай Кириллович спросил, верят ли товарищи тому, что про него пишут. Казадупов ответил, что не верят, но обязаны реагировать. Второй секретарь прочел короткую лекцию о сложном международном положении. Дама из культуры открыла рот, словно хотела сказать, но передумала. Николай Кириллович отказался менять программу.

Тогда перед ним выложили главный козырь: письмо из Союза композиторов УзССР. На открытие должна приехать группа мастодонтов из Ташкента. Зачем? «Не догадываетесь?» Николай Кириллович молчал. Валидол под языком растаял, сердце не отпускало. «Хорошо. – Он глядел в полировку стола. – Я подумаю».

На подоконнике в его комнате стали появляться пустые бутылки. Одна, три, шесть. По ночам его мучил Ленинград. Его оград узор чугунный, шелест Летнего сада, тени и звуки консерватории. Он просыпался с каменной головой, острый луч зажигался в бутылках и пускал блики по одеялу. Николай Кириллович спрашивал себя, зачем он здесь, в этом городе. Ответа не было.

* * *

По лицам оркестрантов он чувствует, что за спиной что-то началось. Вскакивает Бекмуродов, быстро идет куда-то Казадупов.

Он останавливает оркестр и оборачивается.