Поклонение волхвов

Сектор Белой Звезды отражается в воде с фотографической точностью. Храм с куполом, точная копия Храма Христа Спасителя. Не того, разумеется, который был построен Тоном, а через полвека превращен в груду обломков и заменен этой хлорированной лужей. Нет, самого первого, по проекту Витберга. Колоннады, портики, все это отражается, блестит, особенно купол. Масштаб, правда, в два раза меньше, чем замышлял Витберг, и не из камня, а из полупрозрачных сплавов. Но зато сияние, легкость, великолепие. Витберг, случись ему воскреснуть, остался бы доволен. Вокруг храма белеют двенадцать башен. Отражение маслянисто покачивается.

Почти у самого берега их ждал неприятный сюрприз – всплывшее тело одного из гостей. Солдатики на лодке пытаются поддеть багром. Все это и возвращает мыслями к недавним событиям, которые могут повториться в любой момент.

Обогнув лодку и сбавив скорость, катер начинает швартоваться. Забурчала пена, они сходят на доски, его придерживают под руку.

Входят во внешний двор храма. Здесь тихо и покойно, торчат пиками кипарисы, побулькивает фонтан. Он оглядывается, всё цело… Подходит к чаше, ладони опускает в воду, проводит по мягкому дну. Там, где струя вытекает, мрамор порыжел, точно от крови. Трогает лоб, капли бегут по векам, добираются до губ. Свита ждет, когда он закончит, тоже помочить ладони и лбы.

Слева небольшая часовня, копия их дворцовой часовни в Ливадии. Теперь они зайдут сюда, в полутьму и приятную сырость, вначале он, за ним остальные. Возьмут по серой свече на входе, поставить святителю Алексию Московскому. Потом он выйдет из часовни, уже совершенно один. Раньше его до притвора сопровождал Сухомлинов. Теперь Сухомлинов томится в Северной башне и пишет жалкие объяснительные.

Бронзовая дверь открывается, ноздри и горло наполняет горьковатый запах, звучит хор. Шевелятся нищие, приподнимаются, протягивают ладони. Он опускает руку в карман, раздает, еще раздает, идет ко вторым дверям. Ну, где же?.. Оборачивается. Прихрамывая, бежит один из нищих. Он узнает его. Первонищий, или протонищий, у них здесь тоже иерархия.

– Вот, держи. – Нищий протягивает ключ, завернутый в тряпицу. – Как дела? Хорошо? Батюшка не мог к тебе выйти, суставы ноют. Сказал тебе отдать. Как придет, говорит, этот, пузатый, так отдай, говорит…

Он вполголоса благодарит, разворачивает, достает ключ. От тряпицы пахнет рыбой. Выбрасывать не стоит, здесь ничего не надо выбрасывать. Дверь поддается, и на лицо его падает синеватый свет изнутри.

Тихо затворив за собой, останавливается, кладет поклоны. Тут же устремляется к нему старуха в платке: «Тсс!» Он послушно кивает. В ушах шумит, как на большой высоте. Делает несколько ватных шагов. Глаза привыкают к этому свету. «Сегодня владыка служит!» – доходит шепот старухи. Да, он видит, как два иподиакона раскладывают орлецы.

Проходит через храм. Как обычно, на него не обращают внимания. Для этих людей он давно умер. Погиб вместе со всеми, его поминают за упокой. Сквозь стены проникает свет, над солеей натекло целое озеро света. Он оглядывает стены. Разрушений не заметно. А это что за трещина?.. Нет, показалось, тень падает.

Проходит на клирос, где хор. Здесь его наконец замечают. Регент в пенсне, продолжая махать, делает полупоклон. Благодарит шепотом за ноты, интересуется, когда будет новое. «Будет». Он прислоняется к стене, новый приступ слабости. Нет, спасибо, не надо воды… Отирает лоб рыбным платком. Мерси, ему легче.

Толкает боковую дверь, спускается в ризницу. Достает ключ, уже другой. Этот хранится только у него. Двери раздвигаются, он входит в светящееся пространство, цель прихода сюда.

Ризница храма представляет собой уникальное хранилище гелиотида. Иконы, кресты, чаши в длинных витринах. Он обходит их, останавливаясь возле каждой.

Все на месте. Все, что собирал десятилетия, с риском для жизни. Риск, впрочем, остался, только принял другие формы. Взрывы, бегущие люди, почерневший мрамор. Если бы они добрались сюда…

Если бы они добрались, все бы исчезло. Почти все. Дворец, парк, пруд с крикливыми утками. Все свернулось бы, как свиток, оставив груду мертвого оборудования, парящую в ледяной пустоте. А может, и этого бы не осталось. Пожар, взрыв, обломки падают на Землю. Хорошо еще, если в океан или на пустыню.

Музыка, здесь всегда музыка, без нее входить сюда никто не рискнет. Нет, кроме него, сюда никто и не входит. Иконы, кресты, митры подаются наверх, в собор, пневматической почтой. Только архиерей, и тот один раз в год, на Рождество. Читает молитву, кропит, остальной клир молится за дверью. Да и он сам бывает здесь, только если форс-мажор, как теперь вот.

Он проходит между стендами. Вот бы где экскурсии проводить… Столетиями гелиотидом торговали как жемчугом. Отличить отполированный гелиотид от жемчуга почти невозможно. Поэтому и выдавали за жемчуг, и называли его жемчугом, «дур». Замечали только, что некоторые «жемчужины» слегка светятся в темноте. Отсюда и европейское название, гелиотид, «солнечный».