Поклонение волхвов

В Тюмени они провели несколько серых часов в ожидании поезда. В поезде пахло мышами, всю ночь вагоны катались по путям. Утром прибыли в Екатеринбург, их повезли на извозчиках по городу. Город он запомнил плохо, что-то блеклое и пыльное, с блеклыми и пыльными людьми. Ипатьевский дом, в который их привезли, сразу показался тюрьмой. В нем было темно, и эту темноту не могло разогнать ни подаваемое с перебоями электричество, ни дешевые и липкие свечи. Когда боль отпускала, он занимался рукоделием: плел цепочки из проволоки. Вечером сестры играли на фортепиано. Еда была отвратительной.

За домом имелся маленький сад. Несколько тополей, берез и чахлых кустов сирени. У сада тоже был тюремный, однообразный вид. Но все же в нем можно было гулять, наслаждаться воздухом и наблюдать за кузнечиками и мотыльками.

Пускай нас отведут скорей в темницу.
Там мы, как птицы в клетке, будем петь…
Жить, радоваться, песни распевать,
И сказки сказывать, и любоваться
Порханьем пестрокрылых мотыльков.

В ту ночь они не могли заснуть, сестры тихо переговаривались, Анастасия пыталась шутить. У него зачесалось в носу, он чихнул. «Салфет вашей милости!» – отчеканила Анастасия. «Красота вашей чести!» – постарался он улыбнуться. Этому они выучились у кого-то из камердинеров и, хотя Мама́ этого не одобряла, между собой иногда так перешучивались. Что означал этот «салфет»? Может, салфетку, как считали они, а может, salve – будь здоров, как полагал их учитель Жильяр, который знал все на свете. Он снова чихнул.

– Салфет вашей милости!

– Красота вашей чести, – ответил уже без улыбки, потому что увидел отца, входящего к ним с восковым лицом.

Были объявлены сборы, в городе неспокойно, их переселяли из верхних комнат вниз.

Он быстро собрал свое скромное имущество. Цепочки, которые тут наплел, книгу «Рассказы Шекспира» в коричневом переплете и «Правила игры на балалайке». Ходить он не мог, ему помогали сестры и Демидова. «Вниз» брали только необходимое, но и необходимого оказалось много. Джемми, собачка Анастасии, скулила и путалась под ногами. Он снова чихнул, но «салфета» ему уже никто не пожелал, все были страшно заняты.

Через полчаса они были готовы. Папа́ нес его на руках, он видел его лицо рядом, его дыхание слегка щекотало щеки. Сестры несли подушки и мелкие вещи. Комната, куда они спустились, была пустой и по-ночному зябкой. Мама́ попросила принести стулья, Юровский кивнул. Во дворе затарахтела машина, Джемми снова запищала, и Анастасия погладила ее.

Большевики принесли два стула. На один, вздохнув, села Мама́. На другой посадили его.

Он сжал футляр со звездой и приподнял голову.

Только тут он заметил, что комната залилась странным светом. Свет шел от Папа́, от Мама́, от сестер, от всех их людей – от Юровского же и от охранников никакого света не было. В этом свете рядом с Папа́ возник еще один, светлый и радостный Папа́, этот, второй, сложил крестообразно руки, как перед причастием, и быстро шевелил губами. Такое же раздвоение постигло и остальных: и рядом с Мама́, и рядом с сестрами, и даже рядом с Боткиным стояли их живые фотографические копии и свет от них шел все ярче. Обернувшись, он заметил рядом на светящемся стуле и себя, отраженного, как в зеркале, если можно вообразить зеркало невидимым и переливающимся огнями.

Он обернулся к Папа́, чтобы сообщить ему эти важные наблюдения, но его двойник на стуле поднес палец к губам. То же сделал и двойник Папа́.

К тому же Юровский вдруг достал бумагу и стал читать ее вслух. То, что он читал, было непонятным. Какие-то родственники, какое-то наступление. Юровский, кажется, сам не понимал, что читает, и злился этому. Не дочитав, он поглядел на Папа́, Мама́, Ольгу, Марию, Татьяну, Анастасию с Джемми, на Демидову, на остальных.

– Короче, – сказал Юровский, – жизнь ваша кончена.

И выстрелил в Папа́.

Затрещали выстрелы, их начали убивать.

Родителей убили быстро, почти моментально. Сестер убивали дольше, они кричали. Демидова бегала по комнате, прикрываясь от пуль подушкой. Светящиеся люди при всем этом стояли неподвижно, не падали и не кричали, а только светили все ярче. На них появлялись точки и полосы, и оттуда шло особенно яркое сияние.

Он вдруг увидел, что его светящийся человек больше не светится, а лежит на полу. Все уже были убиты, и только его двойник лежал и тихо стонал. Тогда подошел Юровский и сделал несколько выстрелов. Стон прекратился.