Поклонение волхвов

Фестиваль шел с огромным успехом, зал Музтеатра просто лопался от публики. Хотя не было никаких анонсов, приехало огромное количество любителей современной музыки. Две гостиницы, едва освободившиеся после юбилея, снова были переполнены; некоторых оркестранты селили у себя. Были и иностранцы. Кроме Збигнева, прочитавшего две лекции о современной французской музыке (переводила Жанна), на все вечерние концерты приходили три японца из той самой делегации. Какое отношение они имели к музыке, никто не знал.

Николай Кириллович все фестивальные дни пропадал в театре, открывал, дирижировал, ругался с директором, загонял Хуршиду так, что та еле стояла на ногах. Николай Кириллович сам был похож на живые мощи, то держался за сердце, то бледнел от головных спазмов. Жанна заставила его померить давление, обмотала руку и запшикала грушей. Давление оказалось нормальным.

Так и в то утро, первой мыслью было, что Николай Кириллович слег.

– Сердце, – сказала Хуршида.

– Голова, – возразила Зильбер-Караваева. – Вчера таблетку просил!

На Люксембург были отправлены Хуршида и Петр Третий.

Они долго звонили в дверь. От соседок внизу уже знали, что «жилец с бородой» у себя. Петр хотел уже вызвать милицию. Наконец за дверью послышался голос:

– Извините, я не могу вам открыть. Пожалуйста, передайте, что в театре меня сегодня не будет.

– Николай-акя. – Хуршида гладила ладонью обшивку двери. – Что с вами?

– Ничего. Пожалуйста, идите.

Хуршида посмотрела на Петра Третьего.

– Это не его голос, – прошептала, мотая головой.

– Его…

– Николай Кириллович! Вам с сердцем нехорошо? – Хуршида снова придвинулась к двери.

– Нет, хорошо… Идите…

Все это было через полчаса рассказано у директора.

Директор ходил по кабинету:

– Только этого нам и не хватало, – остановившись перед окном, поглядел на низкие облака. – Все это, наверное, из-за симфонии…

* * *

Симфония должна была исполняться в тот день. Она стояла и в тех афишах, в которых местом проведения фестиваля был Центр современной музыки, и в тех, где этим местом значился уже Музтеатр.

Колокол был снят с кладбищенской церкви, доставлен в театр и подвешен на внутреннем дворе. При полном зале шли последние репетиции симфонии, пока еще без колокола. Колокольный звон приезжал пару раз с Гагаринки репетировать звонарь.

После одного из фестивальных вечеров Николай Кириллович был приглашен к директору. На этот раз директор ничего не искал под столом, а с печальной улыбкой рассматривал Николая Кирилловича.

– Похудели вы, – покачал наконец головой. – Надо себя беречь. Спортом заниматься.

У Николая Кирилловича выступили на лбу вены.

– Тут вот насчет вашей симфонии звонили. – Директор покосился на телефон. – Да, Аполлоний Степанович… Насчет колокола, и вообще. Может, сами ему перезвоните? Я набираю…

Протянул трубку.

– Колокол? – переспросил голос Казадупова. – Нет, не утвердили.

Николай Кириллович глухо спросил о причине отказа.

– А разве тут нужна причина?.. – в трубке усмехнулись. – Это чтобы разрешить, надо выдумывать основание. А чтобы отказать в этой церковной агитации…

– Я не собираюсь никого агитировать!

– Это вам так только кажется… И, главное, еще понятно, если бы вы подняли этот перезвон где-нибудь в России. Но здесь!.. Это не только подрыв антирелигиозной пропаганды, это подрыв национальной политики. Вам – колокол разрешить, кто-нибудь из местных захочет написать симфонию с муэдзинами, и пошло-поехало!

– Но Дурбек Хашимович разрешил…

– Не все, не все в этом мире зависит от Дурбека Хашимовича. Кстати, он очень на вас обижен.

– За что?

– За то самое… Он считает, что вы подговорили того деда написать письмо против сноса церкви. Вы же были накануне на Бешсарайке и долго там разговаривали.

– Я не…

– Николай Кириллович, Николай Кириллович! Я ведь вас предупреждал. Хотите писать авангардную музыку – пишите, дерзайте! А вот с колоколами лучше не надо… И вообще, Музтеатру рекомендовано воздержаться от исполнения вашего опуса.

Наступила пауза.

– Запрет? – почти шепотом спросил Николай Кириллович.

– Ну почему сразу – запрет? Просто – рекомендо…

Николай Кириллович бросил трубку.

Хуже всего, что колокол не собирались возвращать и церкви. Когда на следующий день к театру подъехал посланный с Гагаринки грузовичок, его, ссылаясь на особое распоряжение, развернули и отправили ни с чем.

Отец Михаил позвонил в театр и наговорил Николаю Кирилловичу резкостей.

– Теперь и ты с носом, и нам колокол не отдадут! – гремел в трубке. – А нам он на престольный позарез нужен! Предупреждал же!

(Была договоренность, что сразу после премьеры симфонии колокол отвозят обратно, чтобы прозвонить к концу праздничной службы накануне престольного праздника, Иверской.)

Николай Кириллович молчал. Все его попытки выяснить, кто запретил возвращать колокол, закончились ничем.

После звонка он ушел в туалет, вернулся с растертыми глазами. Но держался бодро. Блистательно дирижировал в тот вечер сюитой неприехавшего Шнитке.

* * *

Кроме симфонии и колокола, странное поведение Николая Кирилловича могло быть вызвано и другими причинами.