Поклонники Сильвии

Там Сильвия чувствовала себя счастливой, насколько это было возможно. Свежий морской бриз возвращал ее щекам былой румянец, а душе – прежнюю жизнерадостность; на берегу Сильвия могла говорить ребенку нежные глупости; там малышка полностью и безраздельно принадлежала матери, ведь не нужно было делить общение с нею с отцом или выслушивать наставления сиделки. Сильвия пела дочери песенки и подбрасывала ее в воздух, а та в ответ агукала и смеялась, пока обе не уставали; тогда Сильвия садилась на камень и устремляла взгляд на волны, гребни которых искрились в солнечных лучах; волны вновь и вновь накатывали на побережье и отступали, как было всю ее жизнь, включая тот раз, когда она гуляла на берегу вместе с Кинрейдом; жестокие волны, которым нет никакого дела до счастливого разговора двух влюбленных, одного из которых они унесли и погребли под своей толщей. Всякий раз, когда Сильвия сидела у моря, размышления приводили ее к этой точке, и следующим шагом был бы вопрос, задавать который она не смела и не должна была. Чарли мертв – должен быть мертв, ведь разве она не вышла за Филипа? Затем ей вспоминались сказанные Филипом слова, которые она так и не забыла, лишь спрятала подальше: «Что ты за женщина, раз тебе снится другой мужчина, в то время как у тебя есть муж?»

Вспоминая их, Сильвия всегда содрогалась, словно в ее теплое живое тело вонзали холодную сталь; жестокие слова, которые она сама невольно спровоцировала. В ее восприятии они ассоциировались с физической болью, и о них нельзя было размышлять подолгу; однако их тень всегда стояла в ее памяти. За свои счастливые прогулки Сильвия платила тоской, ожидавшей ее, когда она возвращалась в темноту и закрытое пространство дома, в котором теперь жила; даже комфорт давил на нее. Видя, какая она бледная и усталая, ее муж испытывал такую досаду, что иногда упрекал Сильвию за то, что она утомляет себя, нося ребенка на руках. Впрочем, она прекрасно понимала, что причина ее усталости в другом. Постепенно узнав, что ее прогулки были в направлении моря, Филип начал ревновать жену к бездушным волнам. Связаны ли они для нее с Кинрейдом? Почему она так упорно, несмотря на ветер и холод, ходила на берег? Да еще и на тот, что тянулся к западу от города? Так вполне можно было дойти до входа в лощину, у которого она видела гарпунера в последний раз. После того как Сильвия призналась, где бывает, мысли об этом часами преследовали Филипа. Однако он не сказал ни слова, которое дало бы ей понять, что ему не нравятся ее прогулки у моря, иначе она подчинилась бы ему в этом, как и во всем остальном; в то время полное подчинение мужу, казалось, стало для нее правилом – покорность человеку, который сам с величайшей радостью подчинился бы малейшему ее желанию, если бы она только его выразила! Сильвия не знала о том, какие болезненные ассоциации связаны у Филипа с тем местом на побережье, которого она инстинктивно избегала – как от осознания супружеского долга, так и потому, что его вид вызывал у нее острую боль.

Филип гадал, не был ли ее сон причиной, заставлявшей Сильвию так часто ходить на берег. Болезнь, ставшая его следствием, занимала мысли Хепберна так безраздельно, что несколько месяцев возвращение Кинрейда ему не снилось. Однако затем сон вернулся, став кошмарно реальным. Ночь за ночью он повторялся, с каждым разом приобретая бо́льшую отчетливость и правдоподобность – до тех пор, пока Филипу не стало казаться, будто неизбежная судьба стучится в его дверь.

А вот его коммерческие дела процветали. Люди осыпали Филипа похвалами, ведь он добился успеха благодаря настойчивости, уму, постоянству и предусмотрительности, которые, живи он в большом городе, сделали бы из него великого торговца. Без каких-либо усилий с его стороны и почти без осознания этого факта Коулсоном Хепберн оказался в положении старшего партнера – того, кто планирует и принимает решения, – в то время как Коулсон лишь исполнял их. Филип нашел свое место в жизни: он не хотел ничего иного, кроме как развивать способности, которыми уже обладал. Он придумал несколько свежих торговых схем, и его прежние наниматели с их любовью к проверенным путям и недоверием ко всему новому не могли не признать, что планы их преемников давали заметные результаты. Речь всегда шла об обоих преемниках: Филип довольствовался возможностью на практике иметь больший, чем у партнера, деловой вес и никогда не акцентировал внимание на собственном вкладе в достигнутый успех, ведь это могло задеть самолюбие Коулсона, встревожить его, и тогда он перестал бы охотно соглашаться с решениями Хепберна. А так он не думал о своей второстепенной роли и всегда с важностью говорил «мы»: «мы подумали», «нам пришло в голову» и так далее.

Глава XXXII. Спасенные из волн