Поклонники Сильвии

Сегодня он посадит дочь рядом с собой, и они будут слушать рассказы Филиппа и его обстоятельные ответы на их вопросы. И Сильвия пристроилась на табурете у ног отца, взяла его за руку. Через какое-то время она склонила голову ему на колени, и Филипп, заметив, что она долгим немигающим взглядом смотрит на мерцающий огонь очага, понял, что в мыслях его кузина где-то далеко-далеко. Его переполняла жалость к ней, так что он с трудом заставлял себя рассказывать о своем путешествии. Но, несмотря на жалость, теперь он твердо решил не открывать Сильвии того, что ему известно, дабы развеять ее печаль. И весточку от ее неверного поклонника он тоже не намерен был ей передавать. В своих чувствах Филипп был подобен матери, не позволяющей хныкающему дитяти взять то, что может причинить ему вред.

Но он так и ушел, ни словом не обмолвившись о своих достижениях на деловом поприще. Счел, что не подобает хвалиться успехами в такой вечер, когда в умах и сердцах всей семьи довлеют мысли о смерти и потере друзей – мысли, на время затмившие все остальные радости и горести земного существования.

В итоге столь важная новость до Робсонов дошла в виде сплетни, которой с Дэниэлом поделился один приятель из Монксхейвена в очередной базарный день. Долгие месяцы Филипп предвкушал, как он поразит обитателей Хейтерсбэнка этим сногсшибательным известием и затем возложит свою удачу к ногам Сильвии. И вот они о том узнали, но не от него, и теперь он лишен возможности использовать эту сенсацию в намеченных им целях.

Дэниэл всегда проявлял любопытство к делам других людей, а теперь он особенно старался разузнать новости, которые могли бы заинтересовать Сильвию, вывести ее из состояния безразличия ко всему и вся. Возможно, фермер думал, что поступил не очень мудро, позволив ей обручиться с Кинрэйдом, ведь он привык обо всем судить по результатам. Имея все основания сожалеть о том, что он поощрял поклонника, чья безвременная кончина глубоко потрясла его единственное дитя, Дэниэл тем более не хотел, чтобы Белл узнала, сколь далеко зашли отношения между их дочерью и гарпунщиком в ее отсутствие. И даже попросил Сильвию сделать ему одолжение и не откровенничать об этом с матерью – не желал терпеть немые упреки жены, от которых внешне всегда отмахивался с презрением.

– Давай не будем волновать маму, не надо говорить ей, что он часто бывал у нас. А то она подумает, что он приходил к тебе, моя бедняжка, и сильно расстроится – она ведь очень строга в вопросах брака. И она еще очень слаба, дай бог только к лету окрепнет. Не хочу я, чтоб она переживала. Пусть это останется между нами.

– Жаль, что мамы не было дома, тогда она все знала бы сама, без моих откровений.

– Ничего, дочка, так даже лучше. Ты скорее оправишься, если никто не будет об этом знать. А я сам тоже больше не стану тебе напоминать.

И слово свое он держал. Но с той поры обращался к дочери всегда с трепетной нежностью в голосе; начинал суетливо искать ее, если Сильвии хотя бы минуту не было там, где он ожидал ее найти; всячески старался проявить внимание к ней – дарил приятные пустячки, спешил поделиться новостями, которые, по его мнению, могли ее заинтересовать. Все это западало ей глубоко в сердце.

– И знаете, о чем гудит весь Монксхейвен?! – выпалил с порога Дэниэл, не успев даже снять пальто, в тот день, когда узнал о высоком положении Филиппа. – Имя твоего племянника, хозяйка, Филиппа Хепберна, теперь красуется на вывеске магазина Фостеров. Буквы здоровые, четыре дюйма высотой. Отныне лавка принадлежит ему и Кулсону, а не Фостерам.

– Так вот зачем он ездил в Лондон, – только и промолвила Белл. Она, разумеется, обрадовалась, но охать и ахать не стала.

– Четыре дюйма, не меньше! Сначала я услышал об этом в «Гнедом коне», но подумал, что надо бы увидеть своими глазами, а то вы не поверите. Говорят, эту вывеску изготовил в Йорке Грегори Джонс, медник-жестянщик. Так пожелал старый Джеремая, никакая другая его бы не устроила. Доход Филиппа будет составлять несколько сот фунтов в год.

– А Фостеры, оставаясь в тени, так сказать, будут забирать большую часть прибыли, – заметила Белл.

– А как же иначе? Должны же они вернуть свои деньги, верно, дочка?! – обратился он к Сильвии. – В следующий базарный день я возьму тебя с собой в город, и ты сама все увидишь. И в магазине твоего кузена я куплю тебе красивую ленту для волос.

Должно быть, Сильвии сразу вспомнилась другая лента – та, что она некогда вплетала в волосы, а затем разрезала надвое, ибо она будто отпрянула от слов отца, сказав:

– Я не смогу пойти, и лента мне не нужна, но все равно большое спасибо, папа.