Поклонники Сильвии

Вы только представьте: бледная, изможденная старушка в старомодном затейливом платье селянки держит на коленях крошечное существо и, глядя в открытые несмышленые глаза малышки, что-то наговаривает ей воркующим голоском, словно та ее понимает; отец, плененный малюсеньким пальчиком, что обвился вокруг его крепкого сильного пальца, стоит рядом на коленях и смотрит на кроху с изумлением и обожанием; молодая мать, осунувшаяся красавица, восседает в подушках, с улыбкой на губах любуясь своим миниатюрным чудом. Умильная картина и, наверно, всем нам до боли знакомая. Только доктор заходит и выходит, не присоединяясь к всеобщему восхищению – взирает на младенца как на нечто обыденное, будто дети каждый день рождаются. Поразительно.

– Филипп, – как-то вечером обратилась Сильвия к мужу.

Тот в мгновение ока подскочил к ее постели, хотя до этого сидел в комнате жены тихо как мышка, полагая, что она спит.

– Я все думаю, как мы ее назовем. Изабеллой – в честь мамы. А твою маму как звали?

– Маргарет, – ответил он.

– Маргарет Изабелла, Изабелла Маргарет. Маму зовут Белл. Ей можно дать имя Белла.

– Я хотел бы назвать ее в честь тебя.

– Нет. Сильвия – несчастливое имя. Лучше назвать ее в честь твоей мамы или моей. И еще, я хочу, чтобы Эстер стала крестной.

– Все будет так, как ты хочешь, душа моя. Может, назовем ее Роуз, в честь Эстер Роуз?

– Нет, нет! – отмела его предложение Сильвия. – Она должна зваться в честь моей мамы или твоей или в честь обеих. Я хотела бы дать ей имя Белла в честь моей мамы – она ведь души в ней не чает.

– Как скажешь, дорогая. Лишь бы ты была довольна.

– Ты так говоришь, будто это неважно, – несколько раздраженно упрекнула мужа Сильвия. – А красивое имя имеет большое значение. Я вот свое имя всегда ненавидела. Меня назвали в честь папиной мамы – Сильвии Стил.

– А для меня краше имени Сильвия нет на всем белом свете, – с любовью произнес Филипп, но Сильвия, поглощенная собственными мыслями, не обратила внимания ни на тон его, ни на слова.

– Итак, против имени Белла ты возражать не должен, потому что мама моя жива и обрадуется, что внучку назвали в ее честь. Эстер пусть будет крестной, а из того сизого шелка, что ты подарил мне перед свадьбой, мы сошьем малышке одеяние для посещения церкви.

– Эту ткань я выбирал для тебя, – разочарованно протянул Филипп. – Для ребенка она слишком дорогая.

– Ой! Да я ведь жутко безалаберная, еще пролью на нее что-нибудь. Но раз это твой подарок, у меня духу не хватит отдать ее ребенку. Из этого шелка я сошью себе платье на крестины. Только я в нем стесненно буду себя чувствовать: а вдруг испачкаю? Боязно.

– Если ты его испортишь, любовь моя, я куплю тебе другое. Ведь богатство нужно только для того, чтобы ты могла покупать, что захочешь, для себя или для мамы.

В благодарность за эти слова Сильвия приподняла с подушки свое бледное лицо, подставляя ему губы для поцелуя.

Пожалуй, в этот день Филипп достиг пика своего счастья.

Глава 31. Дурные предзнаменования

Закат счастья Филиппа начался с одного инцидента. Сильвия быстро шла на поправку, но ее постоянно мучила слабость. Бессонные ночи сменяли изнурительные дни. Иногда ей удавалось вздремнуть после обеда, но обычно она пробуждалась ото сна от внезапного испуга и в лихорадочном возбуждении.

Однажды днем Филипп на цыпочках поднялся наверх, чтобы взглянуть на жену и дочку. Он постарался бесшумно открыть дверь, но петли заскрипели. Женщина, которую наняли выхаживать Сильвию, унесла малышку в другую комнату, чтобы ни единый звук не потревожил тяжелого забытья молодой матери. Сиделка, заметь она Филиппа, наверняка запретила бы ему входить в спальню, где отдыхала его жена. Но сиделки рядом не оказалось, посему он отворил дверь, и от ее скрипа Сильвия подскочила в постели и села – лицо пышет нездоровым румянцем, глаза дикие, расфокусированные. Она стала озираться по сторонам, словно не понимала, где находится; убрала волосы с пылающего лба. Полный раскаяния, Филипп в смятении наблюдал за ней, но стоял не шелохнувшись – надеялся, что она снова ляжет и успокоится. А Сильвия, в мольбе протянув руки, произнесла с тоской и слезами в голосе:

– О, Чарли! Приди ко мне… приди! – А потом, опомнившись, узнав комнату, осознав свое истинное положение, она рухнула на подушки и тихо заплакала.

У Филиппа закипела кровь; на его месте любой пришел бы в ярость, однако его обида подогревалась еще и чувством вины оттого, что он скрыл от нее правду. Ее немощный плач по другому мужчине сердил его и потому, что Сильвия, как подсказывало ему его любящее сердце, вредила своему здоровью, изводя себя.

Он шевельнулся либо непреднамеренно что-то буркнул, и она мгновенно снова села в постели и окликнула:

– Кто здесь? Ради всего святого, скажи, кто ты?!

– Это я, – ответил Филипп.