Поклонники Сильвии

На протяжении многих дней, даже нескольких недель ему было запрещено видеться с Сильвией, так как ее бросало в жар и трепет от одного звука его шагов. Тем не менее, судя по вопросам, которые она слабым голосом задавала сиделке, она как будто напрочь забыла, что происходило в тот день, когда она провалилась в забытье и у нее случился приступ. Однако никто не мог бы с уверенностью сказать, много ли она помнила из того, что было после. Когда Филиппу наконец-то позволили увидеться с ней, она была относительно спокойна. Он смотрел, как жена его улыбается дочке, и завидовал малышке, ибо в ответ на любые его слова и действия лицо Сильвии оставалось неподвижным.

И столь же холодной и сдержанной она была по отношению к нему, когда наконец-то выздоровела и снова взялась хлопотать по дому. Филипп много раздумывал над словами, что услышал от нее давным-давно – до свадьбы. То были зловещие слова.

– Я не умею прощать. Порой мне кажется, что я не способна и забывать.

В общении с Сильвией Филипп проявлял деликатность и смиренность. Но ничто не могло проломить ее броню безучастности. А ведь он знал, что по натуре она совсем другая – неистовая, темпераментная. О, как же расшевелить ее, встряхнуть, пусть даже ее ответная реакция – действия или слова – стала бы выражением гнева? Потом он попытался разжечь в себе гнев на нее; порой сознательно, умышленно был к ней несправедлив в надежде, что она станет защищаться, упрекнет его в неприязненности. Но казалось, он лишь растаптывал всякие зачатки любви, что она когда-либо чувствовала к нему.

Если б кто-то знал, что происходит в семье, чья история еще не завершилась и даже не достигла точки распада, их сердца прониклись бы жалостью к несчастному, который подолгу томился под дверью комнаты, где его жена агукала и ворковала с малышкой, иногда смеялась ей в ответ или со всем терпением любви увещевала раздражительную старую женщину. Они посочувствовали бы бедолаге, который жаждал ласки, что в обилии расточалась неразумному младенцу, и тайком подслушивал отголоски того, что должно бы принадлежать ему.

И на что тут можно жаловаться? Не на что. Все, что обязана делать жена, она делала; только вот любовь, по-видимому, ушла, а в таких случаях жалобами и упреками сердечной склонности не вернуть. Так рассуждают посторонние, точно знающие, каков будет результат, еще до окончания эксперимента. Но в этом вопросе Филипп не способен был рассуждать здраво или внимать доводам рассудка, он высказывал Сильвии жалобы и упреки. Она мало что говорила в ответ, но ему казалось, что в глазах ее он читает однажды сказанные слова:

– Я не умею прощать. Порой мне кажется, что я не способна и забывать.

Как бы то ни было – и это обычное явление, установленный факт, – что в жизни даже самых нежных и преданных мужчин в самые знаменательные периоды находится место для мыслей и страстей, не связанных с любовью. Даже самые примерные семьянины глубоко прячут свои чувства, не позволяя любовным переживаниям влиять на ход их повседневного существования. И Филиппа на протяжении всего этого времени также занимали мысли и дела, не имевшие отношения к жене.

Примерно в эту пору скончался дядя его матери, «государственный деятель» из Камберленда, о котором Филипп мало что знал. Тот оставил в наследство своему внучатому племяннику, с которым он знаком не был, четыреста – пятьсот фунтов стерлингов, что сразу же значительно укрепило его финансовые позиции в бизнесе. У Филиппа появились новые честолюбивые устремления – скромные амбиции, какие и приличествовало иметь приказчику из провинциального городка шестьдесят – семьдесят лет назад. Он всегда ставил своей целью завоевать признание окружающих, а сейчас, пожалуй, еще более истово добивался репутации уважаемого члена общества, чтобы, в некотором роде, отвлечься от горестных разочарований, преследовавших его в личной жизни. Филиппа выбрали помощником церковного старосты, что немало потешило его самолюбие, и, претендуя на более высокую должность, церковного старосты, по воскресеньям он дважды в день посещал церковь. Филипп был достаточно религиозен и сумел убедить себя, что им движут отнюдь не мирские мотивы: в церковь он ходит, искренне полагал Хепберн, потому что всякий человек обязан присутствовать на богослужениях всякий раз, когда они проводятся. Однако неизвестно, стал бы Филипп, как и многие другие, посещать церковные службы столь же регулярно, если б оказался в таком месте, где его никто не знает. Впрочем, это не наше дело. Факт остается фактом: он исправно ходил в церковь и требовал, чтобы жена сопровождала его к свежевыкрашенной скамье за перегородкой, на дверце которой была прикреплена табличка с его именем, где он сидел на виду у священника и всех прихожан.