Поклонники Сильвии

– Он уехал с почтовой каретой Роба Мейсона, что повезла письма в Хартлпул. Лейтенант (так его величают в «Королевском гербе»; уж как они гордятся его формой, будто вывеску новую себе на дверь повесили)… так вот, предполагалось, что лейтенант задержится у них дольше. Но во вторник утром он ушел, вернулся весь взъерошенный, расплатился за завтрак, хотя к еде не притронулся, сел в почтовую карету Роба – она каждый день в десять отправляется – и уехал. Корни туда приходили, про него спрашивали и уж так сокрушались, что он их не навестил, – они же вроде как родственники. Никто из них не знал, что он был здесь, насколько я могу судить.

– Спасибо, Кестер, – поблагодарила старика Сильвия, снова обмякнув на стуле, словно теперь, когда тревога ее развеялась, силы, что помогали ей сохранять чопорность и прямо держать спину, покинули ее.

Она надолго умолкла; закрыв глаза, щекой прижималась к головке ребенка.

– Думаю, теперь ясно, что они не встречались, – произнес Кестер. – Тем более непонятно, куда мог запропаститься твой муж. Вы с ним повздорили, и ты высказала ему все, что о нем думаешь, так?

– Да, – подтвердила Сильвия, не шелохнувшись. – Я боюсь, как бы мама – там, куда она вознеслась, – не узнала, что я ему наговорила… – Слезы стали сочиться из ее закрытых глаз, тихо стекая по щекам. – Но ведь это правда – то, что я сказала. Я не могу его простить. Он погубил мою жизнь, а мне еще двадцати одного года не исполнилось. И ведь он знал, как я убивалась, как я несчастна. Одно его слово все могло бы изменить. И Чарли просил его передать мне, что он любит меня и будет верен мне. А Филипп видел, как я страдаю, изо дня в день и скрывал, что тот, кого я оплакиваю, жив, что он с ним послал мне весточку, сказав, что будет хранить мне верность и чтобы я ждала его.

– Эх, жаль, что меня там не было. Я бы его с землей сровнял, – заявил Кестер, возмущенно потрясая тяжелым кулаком.

Сильвия снова умолкла. Бледная, изможденная, так и сидела со смеженными веками. Потом сказала:

– Но он так нежно о маме заботился, и мама его любила. О Кестер! – Открыв свои большие печальные глаза, она выпрямилась на стуле. – Хорошо, что люди умирают, это избавляет их от страданий.

– Ну да! Только есть и такие, которые готовы страдать, лишь бы жить. Думаешь, Филипп еще жив?

Сильвия содрогнулась, помедлила, прежде чем ответить.

– Не знаю. Я такого ему наговорила… но он все это заслужил.

– Так, так, девонька! – Кестер сожалел, что задал вопрос, породивший бурю противоречивых эмоций. – Ни ты, ни я этого не ведаем. Мы не можем ему ни помочь, ни помешать, потому как он исчез с наших глаз. Так что лучше и вовсе не думать о нем. У меня, конечно, голова много чем забита, но я попытаюсь рассказать тебе кое-какие новости. Тебе известно, что хейтерсбэнкские арендаторы уехали и ферма теперь пустует?

– Да! – ответила она с безразличием человека, уставшего от переживаний.

– Я тебе это только затем говорю, что в Монксхейвене я остался не у дел. Моя сестра, вдова, что жила в Дэйл-Энде, теперь в город перебралась. Я у нее квартирую, понемногу подрабатываю. Зарабатываю неплохо, и за мной далеко ходить не надо. Это я к тому, что мне пора идти, только сначала я хотел сказать, что я – твой давний друг, надеюсь, и если тебе помощь будет нужна, или поручение какое выполнить, как сегодня, или излить душу человеку, который знает тебя с детства, ты только пошли за мной, и я приду, даже если буду за двадцать миль. Я квартирую у Пегги Добсон, в оштукатуренном деревянном домике по правую сторону от моста, среди новых домов, что построены близ моря, – сразу увидишь…

Кестер встал, пожал Сильвии руку. Его взгляд упал на малышку.

– Она на тебя больше похожа, нежели на него. Да благословит ее Господь.

Тяжело ступая, он направился к выходу. От его грузных шагов девочка проснулась. Обычно в это время она уже спала в своей кроватке, и теперь, потревоженная шумом, она обиженно заплакала.

– Тише, крошка, тише! – принялась утешать ее мать. – Кроме меня, некому больше тебя любить, а мне больно слышать твой плач, радость моя. Тише, детка, тише!

Ласково нашептывая в маленькое ушко, Сильвия отнесла девочку наверх, положила ее в детскую кроватку.

Недели через три после того трагического дня, когда Белл Робсон скончалась, а Филипп исчез, Эстер Роуз получила письмо от Хепберна. Узнав его почерк на конверте, она так сильно задрожала, что прошло несколько минут, прежде чем она осмелилась вскрыть письмо и ознакомиться с его содержанием, в котором могли быть изложены какие-то важные факты.

Но трепетала она зря: никаких существенных фактов в письме не излагалось; разве что нечеткий оттиск «Лондон» на конверте сообщал некую информацию, но искать ее следовало на почтовой марке, а Эстер была слишком ошеломлена, чтобы разглядывать ее.

В письме говорилось следующее:

«ДОРОГАЯ ЭСТЕР!